A simple mind
Мне уже как-то снилось, как надо мной произносят эпитафию. Тогда, как мне кажется, тот сон был навеян «Улицей отчаяния». За мной гнались люди, которых я выследил, мы забежали в странный сад, переходивший в старое кладбище с каменными беседками и усыпальницами, и там я упал под куст и притворился мертвым. А главарь шайки, которая за мной гналась, встал прямо надо мной и зачитал речь: какой, дескать, это был прекрасный рокер и хороший человек, как все ему удавалось в жизни, и даже из жизни он ушел по-королевски, и пусть земля ему будет пухом.
Потом он ушел, а правая рука моя стремительно немела, как будто и впрямь была готова отмереть. Но это так, присказка.
Я занимаюсь стиркой. Набрал воды в ванну, и, присев на край, отстирываю грязь с холстов. Подобно героине линчевской «ВНУТРЕННЕЙ ИМПЕРИИ», я не могу разобрать, где «завтра», а где «вчера» (я уже писал о своей забывчивости), поэтому в будущем напомню об этом эпизоде. А пока – шутка! Я и мой друг решили разыграть наших товарищей, с которыми отправились отдыхать в лес. Я собираюсь притвориться, что умер.
Мы находим в лесу место под деревом и начинаем копать. Здесь уже что-то вроде ямки в земле, у самых корней, поэтому копать нам легко и достаточно недолго. Когда все заканчивается, я забираюсь в эту яму. Она точно в мой рост. Сверху на лицо осыпается земля и желтые сосновые иголки.
Мой друг приносит горсть каких-то темных предметов и высыпает на меня. Я хватаю один из них и вижу, что это шоколадное яйцо, вроде «киндер-сюрпризов», которые я любил в детстве. Я трясу его – и внутри, отзываясь, грохочет игрушка. «Это на тот случай, если проголодаешься», – предупреждает друг и с усилием задвигает сверху дощатую крышку.
Сквозь широкие – как раз, чтобы заметить меня – щели пробивается свет. Я лежу и не двигаюсь; по животу рассыпаны яйца, но есть мне совсем не хочется.
Через некоторое время над головой раздаются шаги. Наша компания приближается. Криво сбитые доски движутся у меня над головой, в яму заглядывает кто-то.
«Он что, умер?»
Меня трясут за плечо. Бесполезно, я на самом деле мертв. Шоколадные яйца быстро растаскиваются, и очень скоро я остаюсь один.
Стирать становится неудобно; мне приходится перелезть через край ванной, и забраться в воду. Запоздало вспоминаю, что обут, стаскиваю с ног ботинки, а затем носки, и выбрасываю через край.
В моих руках восемь прямоугольных кусков ткани голубого цвета – холсты, называю их я. Я пытаюсь их оттереть – руками, разными сортами мыла, порошком. Некто невидимый безжалостно указывает мне на грязь – тут, там – и предлагает сменить мыло. И я меняю, но холсты, похоже, все еще грязные.
Эпизод два. Мы с другом идем по лесу и выискиваем место для предстоящей шутки. Я должен буду притвориться мертвым, а он мне в этом поможет. Лес уже заканчивается, невдалеке видны деревянные домики построек, и мы собираемся развернуться обратно, как вдруг видим подходящее дерево с углублением в земле под ним.
Напротив дерева насыпан холм, а в нем – нечто вроде пещеры. Я укладываюсь в эту пещеру, приняв позу покойника, и сверху, точно комьями земли, мой друг присыпает меня шоколадными яйцами – из тех, в которых сюрпризы внутри. Я захватываю одно в ладонь, и смотрю в потолок пещеры, из которого вырываются древесные корни.
Я жду. Разжимаю ладонь и, роняя шоколадные крошки, съедаю яйцо – сначала одну половинку, потом другую. Рассмотреть, что внутри яйца, не успеваю: раздаются шаги. Подходит наша компания.
Удивленные возгласы. Меня трогают, ощупывают, разбирают шоколадные яйца. Я мысленно радуюсь, что успел съесть хотя бы одно и чувствую во рту вкус шоколада. Кто-то разжимает мои пальцы и достает черный предмет, который я нашел в яйце. Прикосновение к руке слегка подталкивает меня: в следующий раз, решаю я, необходимо будет еще постараться и пульс задержать; по пульсу всякий определит, что я жив.
Потом подходишь Ты. На тебе белое платье и серебряные украшения. По вечно прекрасному лицу текут искорки-слезы. Ты оплакиваешь меня, скорбишь по мне.
«Вот он, удобный момент для воскрешения», – думаю я. Шутка или то, что мы называли ею, удалась. Я поднимаю со своего погребального ложа в пещере руку, протягиваю к Твоему лицу и тыльной частью ладони, пальцами, касаюсь его, стирая дорожки слез. Я здесь. Я – с тобой...
Путь в город лежал мимо рыбного склада. Восьмерка холстов истончилась от стирки донельзя, и в воде кажется абсолютно прозрачной. Впрочем, когда я изымаю холсты в воздух, они вновь обретают свой голубоватый цвет.
Потом он ушел, а правая рука моя стремительно немела, как будто и впрямь была готова отмереть. Но это так, присказка.
Я занимаюсь стиркой. Набрал воды в ванну, и, присев на край, отстирываю грязь с холстов. Подобно героине линчевской «ВНУТРЕННЕЙ ИМПЕРИИ», я не могу разобрать, где «завтра», а где «вчера» (я уже писал о своей забывчивости), поэтому в будущем напомню об этом эпизоде. А пока – шутка! Я и мой друг решили разыграть наших товарищей, с которыми отправились отдыхать в лес. Я собираюсь притвориться, что умер.
Мы находим в лесу место под деревом и начинаем копать. Здесь уже что-то вроде ямки в земле, у самых корней, поэтому копать нам легко и достаточно недолго. Когда все заканчивается, я забираюсь в эту яму. Она точно в мой рост. Сверху на лицо осыпается земля и желтые сосновые иголки.
Мой друг приносит горсть каких-то темных предметов и высыпает на меня. Я хватаю один из них и вижу, что это шоколадное яйцо, вроде «киндер-сюрпризов», которые я любил в детстве. Я трясу его – и внутри, отзываясь, грохочет игрушка. «Это на тот случай, если проголодаешься», – предупреждает друг и с усилием задвигает сверху дощатую крышку.
Сквозь широкие – как раз, чтобы заметить меня – щели пробивается свет. Я лежу и не двигаюсь; по животу рассыпаны яйца, но есть мне совсем не хочется.
Через некоторое время над головой раздаются шаги. Наша компания приближается. Криво сбитые доски движутся у меня над головой, в яму заглядывает кто-то.
«Он что, умер?»
Меня трясут за плечо. Бесполезно, я на самом деле мертв. Шоколадные яйца быстро растаскиваются, и очень скоро я остаюсь один.
Стирать становится неудобно; мне приходится перелезть через край ванной, и забраться в воду. Запоздало вспоминаю, что обут, стаскиваю с ног ботинки, а затем носки, и выбрасываю через край.
В моих руках восемь прямоугольных кусков ткани голубого цвета – холсты, называю их я. Я пытаюсь их оттереть – руками, разными сортами мыла, порошком. Некто невидимый безжалостно указывает мне на грязь – тут, там – и предлагает сменить мыло. И я меняю, но холсты, похоже, все еще грязные.
Эпизод два. Мы с другом идем по лесу и выискиваем место для предстоящей шутки. Я должен буду притвориться мертвым, а он мне в этом поможет. Лес уже заканчивается, невдалеке видны деревянные домики построек, и мы собираемся развернуться обратно, как вдруг видим подходящее дерево с углублением в земле под ним.
Напротив дерева насыпан холм, а в нем – нечто вроде пещеры. Я укладываюсь в эту пещеру, приняв позу покойника, и сверху, точно комьями земли, мой друг присыпает меня шоколадными яйцами – из тех, в которых сюрпризы внутри. Я захватываю одно в ладонь, и смотрю в потолок пещеры, из которого вырываются древесные корни.
Я жду. Разжимаю ладонь и, роняя шоколадные крошки, съедаю яйцо – сначала одну половинку, потом другую. Рассмотреть, что внутри яйца, не успеваю: раздаются шаги. Подходит наша компания.
Удивленные возгласы. Меня трогают, ощупывают, разбирают шоколадные яйца. Я мысленно радуюсь, что успел съесть хотя бы одно и чувствую во рту вкус шоколада. Кто-то разжимает мои пальцы и достает черный предмет, который я нашел в яйце. Прикосновение к руке слегка подталкивает меня: в следующий раз, решаю я, необходимо будет еще постараться и пульс задержать; по пульсу всякий определит, что я жив.
Потом подходишь Ты. На тебе белое платье и серебряные украшения. По вечно прекрасному лицу текут искорки-слезы. Ты оплакиваешь меня, скорбишь по мне.
«Вот он, удобный момент для воскрешения», – думаю я. Шутка или то, что мы называли ею, удалась. Я поднимаю со своего погребального ложа в пещере руку, протягиваю к Твоему лицу и тыльной частью ладони, пальцами, касаюсь его, стирая дорожки слез. Я здесь. Я – с тобой...
Путь в город лежал мимо рыбного склада. Восьмерка холстов истончилась от стирки донельзя, и в воде кажется абсолютно прозрачной. Впрочем, когда я изымаю холсты в воздух, они вновь обретают свой голубоватый цвет.