Семнадцатое декабря

Интересно, как чувствуют себя аттракционы в парке зимой? Проходил вчера мимо его высокой ограды и задался таким вопросом. «Веселые горки» и карусели накрылись шапками снега и мирно спят. А может быть и нет.

@темы: вопрос, живая природа

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Rammstein - Mein Herz Brennt #2

Это очень странно. С одной стороны - теперь Раммштайн я узнаю (и это вовсе не означает, что на видео должны присутствовать сиськи), с другой же: мой мозг трещит по швам, отчаянно пытаясь углядеть во всем этом здравый смысл. Слишком много гекалитров действия на секунду клипа.
На уровне графики это, скажем, Мэрилин Мэнсон, который нежданно-негаданно забрел в мир СХ.

@музыка: Rammstein - Mein Herz Brennt

@темы: сюр, rammstein, арт, свеженькое

---

Тринадцатое декабря

В черном-черном воздухе окаменевшего парка повисают красноватые искорки фонариков и за ними начинается охота.

Кажется, я вступаю во что-то липкое и неприятно пахнущее. Мне надо бы радоваться повышению (полагается, если быть точным), а я вместо этого просчитываю, какими финансовыми убытками это может для меня обернуться в дальнейшем.
Директор проникновенно смотрит мне в глаза и с шутливой скорбью вопрошает: «Ох и сколько ты у нас еще протянешь, работая в таком темпе?»
И еще: «Быть может, как-нибудь поделишься с сотрудниками секретом своей высокой деятельности?»
Я киваю в ответ, конечно, и глупо улыбаюсь, но про себя думаю, что пора менять тактику. И занижать количество отработанного времени. Собственно, с сентября я так и делаю; но на фоне общегодовых цифр последние данные эти удивительным образом теряются.
Мне и самому интересно, каким образом человек, отработавший на фирме всего год, может работать в полтора раза больше опытных сотрудников. В непогрешимость собственных подсчетов времени я свято верю и поэтому мне только и остается, что активнее маскироваться.

@музыка: The Matrixx - В открытый рот

@темы: вопрос, паханат

---

Не поразило

Что-то трейлеры зачастили на этой неделе детсадовские. Сначала "ПКМ-5" "Одинокий рейнджер", теперь вот "Тихоокеанское кольцо".
Нет, не спорю, громадные лавкрафтианские (постольку - поскольку) чудовища и фирменный дельторовский ребенок доставляют. Но появляющиеся следом железяки-трансформеры убивают сие удовольствие напрочь.

Гильермо, сколько тебе платят!?
Где "Хребты безумия"?
Где третий "Хэллбой"?
Где "3993", наконец!? Что за шняга?

Вот если бы он остановился на том, как человечество пожрут последыши Великого Ктулху и не стал заниматься призыванием механических чучел, это еще куда ни шло. По крайней мере, было бы смотрибельно.

@музыка: AC/DC - Hells Bells

@темы: кино, не поразило, гильермо дель торо, грустное

---

Одиннадцатое декабря

Холодно и пасмурно; и сыро. Это зима такая, наверное, – слякотная. Меня шатает, толкая от учреждения к учреждению, от справки к справке. В тесном и пыльном кабинете с серыми карточками пациентов на полках я полушепотом пытаюсь доказать врачу, что психически болен, однако тот тактично поправляет меня: «Вам не к неврологу. Вам – к психотерапевту». И одуренный, облапошенный им, я ухожу.
Я исчезаю?

У нас на лекции объявляется неожиданная замена: огромный злой гоблин вместо преподавателя (а тот съеден, должно быть). Обыкновенный гоблин или тролль. Лицо его фасолистое, из фасолин отдельных составленное – вот, что имею я в виду. Зовут его Мармармедаколад и он ужасно зол. Корабль тонет. Стены разъезжаются, озаряясь вспышками глубокой синевы воды.
Я в ужасе от того, что тролль, того и гляди, вызовет меня к доске и заставит читать неподобающие – по его мнению – тексты, что я записал в тетради. Застыл камнем и по каменной поверхности карабкаются слезы пота. Пронесло. Вместо меня к доске вызывают одногруппника и тот, оказавшись подле тролля, незамедлительно исчезает.
Потом к доске выходит какой-то другой парень и принимается зачитывать классическое сочинение, блеклое и до того невразумительное, что, кажется, и сам забывает о чем оно, стоит ему поднять глаза от текста. Грузный тролль багровеет от злости, но великодушно отпускает его с миром – и парень возвращается, наделенный печатью благословения на лице.
Кажется, на сей раз выбор падет уже на меня. Судорожно листаю тетрадь, пытаясь заслонить начертанную крамолу. Переворачиваю и раскрываю с обратной стороны – что такое? – там тоже текст. Какие-то циферки, закорючки... Ах, да: я ведь веду одну тетрадь по двум лекциям сразу. Переворачиваю: тетрадь подписана «Математика». Открываю с конца вновь – там указано «Алгебра».
Когда я спешно перелистываю страницы, то, оказывается, чередуются и они: одна страница заполнена формулами и расчетами, противоположная – девственно пуста. Ближе к концу тетради я нахожу, наконец, целиком чистый разворот и панически заношу над ним острие пера в надежде, что тролль решит, будто я собрался конспектировать его мудрые мысли. Но стрелка часов вновь указывает на другого; из-за парты за моей спиной (подумать только, какое-то время он смотрел прямо на меня!) выходит бледнеющая девушка.
Ее доклад немногим лучше предыдущего – и только лишь в плане грамотно расставленных эпитетов; в целом же производит впечатление безысходной в своей пустоте, излишне отгламуренной прозы для законсервированных менеджерских умов. Тролль багровеет еще сильнее. Фасолины на его лице – это не то, о чем я подумал. Это гадостная блевотина, наростами усивающая его кожу. Кажется, что ее высохшие экскременты вот-вот полопаются от натуги... Тролль молча указывает девушке на место и та едва ли не бегом возвращается за парту.
Тролль исчезает без следа. Потрясенный, вне всякого сомнения беспардонной наглостью студиозусов, облюбовавших его аудиторию. Но это не наглость, а храбрость, смелость выстоять против чудовища.
В аудитории поднимается шум. Все веселятся, ликуют – как только могут ликовать люди, спасшиеся от смертельной опасности. Не праздную один лишь я; захлопываю тетрадь и брезгливо отворачиваюсь от падающего рядом соседа, сжимающего в руке бутылку с пивом. Кто-то открывает окно.

Дверь приотворяется и меня манит к себе пальцем сквозь щелку преподаватель английского. Он объясняет мне шепотом, вплотную приникнув к уху: не вовремя я оказался здесь, ох не вовремя. Он предлагает мне пропустить день-другой и прийти на лекции... ну, скажем, в прошлый вторник. Да, он именно так и говорит, в прошлый вторник – и я воспринимаю это как должное, потому что уже четверг.
Хлопает ставнями сквозняк в окно, я оборачиваюсь в комнату и вижу Папу Римского Иоанна Павла II. Он стоит на подоконнике, ветер развевает белые его одежды. Руками он уперся в раму, замерев в позе буквы «Т»... или распятия; и он ничего не говорит, лишь по-отечески улыбается мне. Я чувствую стыд и хочу объясниться ему, что я не католик, и что в стране, где я живу, популярным считается быть лишь верующим православным... но он все равно улыбается и прощает меня. А потом отпускает руки и исчезает в окне.

@музыка: L7 - Andres

@темы: чем-то трогает, грезы сновидца

---

Девятое декабря (окончание)

...И снова визг, и резание металла, и резанье кости. Электрическая пила; какое чудесное изобретение. Мне очень плохо, горько и ненавистно от того, что неделя завершилась на той же ноте, на которой она начиналась – боль, отчаяние, распад, стыд, ненависть ко всему живому – и с понедельника я вступаю в этот круг заново. Пропади все пропадом, чтобы сдохли вы все, весь этот ублюдочный мир, что с радостью умещается внутри одной моей черепной коробки!
Да, да, мне известны те аксиомы, но от этого знания мне нисколько не легче.
Бытовой терроризм, как источник возбуждения ненависти по характеру жилплощади. Вскрыть бы, взрезать этот черный провод пилою вдоль – и опутать его плюющейся током электрической удавкой все в округе. Все, что мешает жить. Все, что мешает спать.
Смешно, конечно, но все начинается именно с таких мелочей. Маленький Никитка Михалков, опаздывая в школу, рассказывал, что проспал, так как родители его допоздна засиживались с Рихтером (я как-то давно мечтал написать об этом обстоятельстве, да все не хватало повода). К сожалению, я не могу похвастаться ни подобным знакомством, ни вежливыми манерами. И потому ставлю – нет, не жирную точку, а многоточие, ибо терпеть этот нудный паскудеж предстоит мне, кажется, целую вечность...

@музыка: The Matrixx - Дыра

@темы: психоз, против человечества

---

Девятое декабря

Посмотрел «Более странно, чем в раю». Довольно непритязательное кино, в легкой форме рассказывающее о проблемах мигрантов, из года в год штурмующих Америку в поисках лучшего мира. Основной лейтмотив картины достаточно емко раскрывается фразой одного из героев, приехавших погостить в хмурый заснеженный Кливленд к кузине Эве: «Такое ощущение, что мы и не уезжали вовсе».
Я чрезвычайно рад, что дорос, наконец, до фильмов Джима Джармуша. Работа далеко не лучшая в его послужном списке, но столь же настроенческая, как и другие фильмы в нем.

Джармуш так или иначе касается в своих фильмах семейных ценностей, противопоставляя их бытовому одиночеству, отчего иногда мне бывает как-то даже неловко.

@музыка: Screamin Jay Hawkins - I Put A Spell On You

@темы: кино, грустное

---

Восьмое декабря

Сегодня (то есть, вчера уже) у меня вновь болела голова. Сидеть за рабочим местом с открытыми глазами попросту было невозможно: они тут же начинали гореть (слезы я выплакал немного загодя), к горлу подступала тошнота. Кажется, планеты уже начинают выстраиваться в ряд – единственное разумное для меня объяснение в данной ситуации.
Своим видом я не скрывал, что мне нездоровится, но и не давил на жалость. В самый раз, я думаю, чтобы к тебе не приставали с мелкими поручениями и предложениями.

Отдел сопровождения уже готовится к встрече Нового года, – нет, правильнее будет сказать, к проводам старого. Это какой-то кромешный ад.

@музыка: Агата Кристи - Грязь

@темы: тошнит от жизни, паханат, грустное

---

Четвертое декабря

Мораторий «Warner Brothers» на публикацию рецензий на «Хоббита», как говорят, снят, и это дало, в свою очередь, зеленый свет критике. В том числе критике загадочного HFR, он же «High Frame Rate», он же 48 кадров/сек – формата, усиленно продвигаемого дедушкой Кэмероном, который спит и видит, как бы в этом формате снять «Аватар 2». А, может, уже и не видит.
Жалуются примерно на то же, на что жаловались на тестовом показе весной: «картинка» приобретает «телевизионное» качество, а актеры словно двигаются по театральной сцене. И тут есть две стороны проблемы; вернее даже, не две, а три.

Во-первых, «телевизионность» для фантастического кино не подходит ни в коем разе. А вот всякого рода документальные ленты – сколько угодно (что Кэмерону, который помимо прочего активно увлекается подводными съемками, понятно, на заметку). Зрелищное кино ассоциируется с совершенно иными техниками съемки.
С другой стороны, во многом виноваты лишь наши ассоциации. Формату, при котором изображение сменяется со скоростью 24 кадра в секунду, меньше ста лет – а переучиваться, привыкать к чему-то новому всегда тяжело. Кто знает, может быть еще через сто лет на кино двадцатого века мы будем смотреть, как на допотопного динозавра (как сейчас – смотрим на немые фильмы)?
Но есть еще одна сторона. Кино, как и любое другое искусство, может являться лишь отражением реальности – но не ею самой. И вот это отражение старательно уродуется в попытке поставить между ним и реальностью знак равенства. Зачем? Что-то подобное отчасти уже произошло с компьютерными играми, основной упор в разработке которых делается на реалистичность графики. У кино своя болезнь: выросшие на почве европейских драм «мокьюментари»; попытка развлечь зрителя обыденностью. А теперь еще и пресловутый HFR.
Бросьте; в большое кино ходят не за этим. Бегство от реальности – вот для чего нужны зрелищные фильмы. «Неправильная», «искусственная» картинка содержит массу возможностей для вкладывания в свою «неправильность» иносказаний, идей, метафор – всего того, чего обычная документалистика лишена по своей сути.

@музыка: Агата Кристи - Грязь

@темы: кино

---

Прости-прощай

В этом видео можно разглядеть много чего. Лично я, как человек, с сожалением наблюдавший за тем, как исписались Rammstein, вижу, что видит это и Тилль. Всему на свете есть конец.

Второе видео Mein Herz Brennt просто обязано быть продолжением первого. Иначе все окажется только печальнее.

@музыка: Rammstein - Mein Herz Brennt (Piano version)

@темы: rammstein, музыка, грустное

---

Происшествие в доме мистера Соммерсмана

В субботу у меня болела голова, поэтому я не мог писать.
В воскресенье у меня было слишком хорошее настроение, к тому же я задумал новое видео, которое, как я надеюсь, успешно реализую.
Начиная с понедельника я впал в очередную мизантропию - и этот очередной психоневрологический шедевр о безумной газонокосилке, приснившейся мне на прошлой неделе - прямое ей следствие.

Происшествие в доме мистера Соммерсмана
(о котором никогда не будет написано)

Я прибываю в Соммерсвилль на закате; солнце золотит крыши и выложенные песчаной плиткой стены домов, и редкие прохожие заслоняются от его лучей капюшонами и широкополыми черными шляпами. Кажется, никто из них – никто – не испытывает особого удовольствия от солнечного света. В последний раз я бывал в Соммерсвилле три года тому назад и при свете дня (пускай уходящего) вижу его впервые. Надо сказать, что свет ему не вполне идет – и отворачивающиеся от солнца жители, кажется, подсознательно это чувствуют. Дневной Соммерсвилль оказывается слишком сух, пуст и пресен.
Мне очень важно выяснить хоть что-нибудь о доме мистера Соммерсмана, но сколько я ни пристаю к горожанам с вопросом о нем, те все как один качают головами или недоуменно поживают плечами: какой Соммерсман, о чем вы? Точно его никогда и не существовало.
Знаете ли вы Соммерсмана? Кто такой Соммерсман? Человек по фамилии Соммерсман неизвестен и мне самому – и он, насколько я знаю, не замешан был ни в махинациях с крупными денежными суммами, ни в политике – непримечательный человек, одним словом. Но дом, дом Соммерсмана должен был оказаться на слуху ровно после того, что произошло в этом городке три года назад. Слишком чудовищными были события и слишком немного времени минуло с тех пор.
Я решаю прогуляться до местной библиотеки, в которой наверняка собран архив городских газет. Но даже выяснить, как до нее добраться мне удается с большим трудом. Люди отворачиваются от меня, прячут лица в шарфы и черные платки, надевают маски. Путь (прямо по главной улице до памятника павшим воинам, а оттуда направо и до конца) указал мне один пожилой мужчина, чей подозрительный взгляд я чувствовал, удаляясь, на себе еще долго. Возможно ли, что о доме Соммерсмана известно всем и каждому в этом месте, но по какой-то причине они боятся говорить о нем?
В пустующей библиотеке мне без лишних вопросов выдают подшивку «Воскресного Соммерсвилля» за последний год, после чего незамедлительно забывают о моем существовании, предупредив лишь о том, что их учреждение закрывается через два часа.
Пыльная газетная бумага; запах едкий – так и хочется чихнуть. Когда я ехал в Соммерсвилль, то думал почему-то, что все их документальные архивы должны храниться в компьютерах или, по крайней мере, на фотопленке. Но городишко этот чересчур маленький и провинциальный для того, чтобы быть безоговорочно влюбленным во все те новшества, что поступают в него из большого мира. Да и сам я, правда, не безгрешен в этом отношении: разъезжаю на автомобиле с ручной коробкой передач, пользуюсь пишущей машинкой...
Я бегло просматриваю газетные полосы, держа в уме интересующее имя, однако пока поиски мои безуспешны. Очередное повышение налогов и стоимости бензина, выступление в городе местечковой поп-звезды, скандал в церкви, реклама, письма читателей... в этих тоже ничего нет. Чувствую беспокойство; смотрю на часы: мне бы хотелось успеть до темноты, до закрытия этого учреждения. Ни одной, ни одной заметки об этом доме!
Я подзываю к себе библиотекаря, грузную женщину, судя по виду своему, давно наловчившуюся перетаскивать тяжелые фолианты с полки на полку, и спрашиваю ее о доме Соммерсмана. Она морщится, припоминая, на лице ее на какое-то мгновение отражается выражение чудовищного мыслительного процесса, после чего она уверенно отвечает: «нет». Я верю ей, такая не способна солгать. И прошу у нее подшивку за первый год с момента происшествия в доме. Уж в ней точно должно оказаться хотя бы одно упоминание о случившемся; начну я с конца, с декабря месяца, и постепенно приду к началу, к отправной точке: июльской дождливой ночи, когда в дверь дома Соммерсмана неожиданно постучали...

***

За крепко сколоченной входной дверью раздался стук. Стучали отрывисто, отчаянно, неуверенно. Потом раздался голос:
– Может быть, нет никого?
– Давай еще раз, – ответил ему другой и в дверь забарабанили снова.
В глубине дома послышалось негромкое жужжание. Откуда-то появилась плоская и круглая машинка; огибая встречавшиеся на пути препятствия – стол, стул, распахнутый шкаф с обвисшей на плечиках одеждой – она подъехала к двери и замерла. Из ее бока выдвинулся длинный тонкий щуп, проник в щель между косяком и стеной и повернулся в ней. Что-то щелкнуло, дверь дрогнула и в комнату ввалился шум бушевавшего за стеной дождя, а с ним и незнакомцы.
Их было трое. Двое парней, один из них держал на руках спавшую девушку.
– Дверь! – отрывисто бросил один из них. Тот, что был с девушкой, рефлекторно подчинился, отступив в сторону, и парень захлопнул дверь, озираясь по сторонам, точно ожидал увидеть неких неведомых преследователей.
Между дверным косяком и стеной снова раздался громкий щелчок, щуп втянулся в машинку и та отъехала. Парень, державший на руках девушку, кивнул на пол:
– Что это?
Второй взмахнул рукой: то был немного театральный жест, будто бы говоривший всем, кто его наблюдал: «ах, отстаньте, я ничего не знаю!». Он присел на корточки и воззрился на машинку. Та, зажужжав, отъехала назад на десяток сантиметров, а потом поехала обратно, в глубину дома, обогнув при этом вставшего у нее на пути парня по широкой дуге.
Двое переглянулись и направились за ней.
Машинка заехала в одну из комнат дома и остановилась посередине ее. Это была спальня. Парень, державший на руках девушку, бережно уложил ее на кровать и, замешкавшись, приложил руку к груди.
– Как она? – спросил второй.
– Дышит.
Пропустив друга вперед, она вышел обратно в узкий коридор дома. Едва парни пересекли порог спальни, машинка, стоявшая до той поры на полу неподвижно, ожила, беспокойно заездила туда-сюда и, нырнув, наконец, у них между ног (один из парней вздрогнул и дернул носком ботинка, точно по нему пробежала крыса), поехала дальше.
– Куда она?
– Пошли.
Машинка привела их на крохотную кухню, одну из стен которой целиком занимали огромный холодильник и раковина, а другую – грубо сколоченный стол с одним-единственным табуретом перед ним, заползла, повизгивая от натуги невидимыми шестеренками, под холодильник и там замерла. Первый парень распахнул дверцу и бегло просмотрел содержимое:
– У них пиво есть, будешь?
– Давай. – второй поймал холодную жестяную банку, распечатал ее и поставил на стол. Но пить не стал, а вместо этого опустился на колени, приложился к полу виском и заглянул под холодильник.
– Как будто робот какой-то, – сказал он спустя некоторое время.
– Ты его видишь? – первый тоже вскрыл пиво, и, прихлебывая из банки, принялся разглядывать обшарпанную кухню. Накрытый скатертью стол, в которой запутались хлебные крошки, раковина, заполненная водой почти до краев: на поверхности плавают жирные пятна. А где-то на глубине покоятся невидимые взору тарелки и чашки.
– Это точно робот. Чтоб меня. Сидит и лампочкой там мигает... Ай!
Раздался треск, парень как ошпаренный отшатнулся и вскочил на ноги.
– Эта тварь ударила меня, ударила меня током!
Послышалось жужжание, круглая машинка неторопливо выехала из-под холодильника, совершила оборот вокруг своей оси – будто хотела внимательнее рассмотреть их обоих – и столь же неторопливо удалилась в коридор.
– За ней! – второй парень решительно направился следом. Первый бросил ему вдогонку, как будто вспомнил это только что:
– А хозяева? Кто тут живет?
Второй парень только раздраженно махнул рукой в ответ.
Ведомые загадочной машинкой, напоминавшей миниатюрную летающую тарелочку, они очутились в еще одной комнате, предназначенной, очевидно, для отдыха. У стены по правую руку стояла мягкая мягкая кушетка, посередине комнаты был круглый стол (машинка юркнула под него и замерла вновь) с начищенной до зеркального блеска поверхностью, в которой отражалась еще одна машинка – пишущая.
– Я посмотрю в ящиках, может, найду что-нибудь о хозяевах. – первый парень подошел к секретеру и принялся выдвигать его ящики; второй, бросившись с размаху на жалобно взвизгнувшую пружинами кушетку, стал с весьма недовольным видом обозревать вид книжного шкафа, занимавшего всю стену напротив.
– Есть. Паспорт. – первый парень зашуршал бумагами и громко, отчетливо прочитал. – Его зовут Соммерсман. Эй! – это уже в пространство – Мистер Соммерсман, вы здесь!?
Он выглянул в дверной проем и позвал вновь:
– Мистер Соммерсман, вы дома!?
На лице второго отразилась скептическая ухмылка – как же, будь этот человек дома, разве не открыл бы он им? Он нагнулся и заглянул под столик; от этого ухмылка его сразу поблекла, превратившись в какое-то жалкое кривое подобие самой себя. Парень что-то пробормотал себе под нос. Машинка молчала.
– Этот Соммерсман, должно быть инженер. Почти все – ну да, каждая вторая – по механике или электронике.
Это говорилось о книгах. Парень изучал книжную коллекцию хозяина дома, время от времени проводя пальцем по разбухшим корешкам. Многие книги были уже стары, из некоторых надорвано торчали отдельные желтые страницы, неразборчивые или отсутствовавшие названия были дописаны на корешках черной шариковой ручкой.

Так прошел час. Странная машинка не двигалась, оставшись под столом. Они немного перекусили на кухне наскоро приготовленными из того, что отыскали в холодильнике, бутербродами и посидели в спальне, у кровати девушки. Вкололи ей в предплечье очередную дозу успокаивающего. Выглянули на улицу: там до сих пор продолжались ночь и лупивший по оконным стеклам проливной дождь.
Потом второй парень возвратился в комнату с книгами. Буквально через пять минут оттуда донесся вопль:
– Эй! Сюда, скорее!
В комнате все оставалось по-прежнему. Стопка бумаги на столике в углу была распотрошена, один лист торчал в пишущей машинке. К столику, на котором находилась машинка был придвинут стул, однако парень не сидел, а стоял за ним, крепко вцепившись в его спинку побелевшими пальцами. Взволнованным голосом он уточнил у вошедшего:
– Эта штука, этот робот все еще там, под столом?
– Я думаю, ты знаешь, что да. – первый вошел и прикрыл за собой дверь.
– Я печатал. – начал объяснять ему второй. – Я решил немного поработать, ты же знаешь, я ведь пишу для газеты. Я собирался напечатать о той сегодняшней автомобильной аварии на скользкой трассе.
Он замолчал, предоставляя, очевидно первому время для обдумывания сказанного. Тот, явно продолжавший пребывать в недоумении, не выдержал этой паузы и спросил:
– И что?
– Смотри еще раз, – второй парень задвинул стул, едва не задев круглую машинку под столом (та не шелохнулась и лишь мигнула желтым фонариком-глазом) и принялся печатать.
– Сегодня, в двадцать ноль пять на Соммерсвилль-стрит несколько человек стали очевидцами крупной аварии, причиной которой послужил дождь.
– И? – первый придвинулся к его плечу, рассматривая набранный текст.
– Смотри, смотри.
Прошло еще секунд пять и вдруг... одна из клавиш щелкнула, на бумажном листе появился черный оттиск буквы. Потом еще и еще. Затрещала переводимая каретка, после чего щелчки возобновились.
Машинка печатала сама собой!
Второй парень вырвал лист из машинки (после чего печать незамедлительно прекратилась) и передал другому, чтобы тот прочитал. По бумаге змеилась цепочка вполне осмысленных предложений.
«Дождь начался еще прошлой ночью и лил целый день напролет, то затихая, то вновь принимаясь яростно барабанить по крышам домов, машин и асфальтовому полотну дорог. Для неосторожных водителей-лихачей последние превратились в настоящий каток: по мокрому, блестящему от воды асфальту их машины могли лишь скользить. В довершение всего ливень размыл склон насыпи к западу от города, в результате чего часть Соммерсвилль-стрит потонула в грязи».
– Что это значит? – вопросил второй, словно друг его мог оказаться более осведомленным в том, что произошло. – Я этого не печатал.
– Вижу, – ответил первый. – А ты печатал еще что-нибудь?
Второй покачал головой.
– Может быть, это тоже какое-нибудь изобретение этого Соммерсмана? – спросил первый. – Как этот робот?
Второй заглянул под стол. Крохотная инопланетная тарелочка по-прежнему была равнодушно-неподвижной.
– Не знаю... – с сомнением протянул он. – Машинка, которая печатает сама?
– Если бы мы находились в фантастическом романе, – заявил первый, сложив руки на груди, – она могла бы читать наши мысли. Мы бы только думали, что хотим напечатать, а она...
– Чушь, – оборвал его второй. – Кончай уже. Странное это место.
Они некоторое время постояли над столом в молчании. В конце концов второй не выдержал:
– И что же будем делать? – спросил он.
– Подождем этого Соммерсмана, – предложил первый парень. – Должен же он когда-нибудь вернуться домой. А ты пока еще попечатай, посмотрим, что из этого выйдет.
Второй посмотрел на машинку с таким очевидным сомнением, что первый чуть не рассмеялся:
– Давай же, не укусит она тебя!
– Под ней штука, которая ударила меня током. – буркнул второй парень и сделал непроизвольное движение ногой, точно намеревался отвесить машинке, дежурившей под столом, хорошего пинка. Но все же сдержался и заправил в пишущую машинку новый лист.
Несколько щелчков по клавишам. Первый нагнулся прочесть напечатанное.
«Что это?»
Машинка медлила с ответом. В конце концов клавиши отстучали следующее:
«Правда. Только правда и ничего большего».
Парень ошеломленно смотрел на друга. Видел ли он то же самое? Машинка действительно отвечала им.
– Я бы еще кое-что спросил у нее. – каким-то извиняющимся тоном сказал он первому. Тот даже не посмотрел на него; все внимание его было приковано к листу бумаги.
– Я не понимаю, – произнес второй и тут же напечатал эти строчки. – Ты читаешь человеческие мысли?
Ответ пришел сразу.
«Нет».
«Ты пишешь, то, что думаешь?» – напечатал он и перевел каретку.
«Да».
Их механический оракул был немногословен. Первый парень, решив поправить начинавшее складываться положение, попросил разрешения напечатать вопрос ему. Нагнувшись над машинкой, он стал быстро набирать текст, который, как мог убедиться его сотоварищ, в большей степени являлся не вопросом, а развернутым предложением, на которое предполагалось ожидать столь же развернутого ответа.
«Мы устали идти под дождем и решили переждать его в этом доме», – напечатал он и спешно, опасаясь, что машинка начнет печатать раньше положенного, добавил: «Расскажи, что ты думаешь о нас».
Молчание – если только подобное определение могло быть применительно к работе печатающего устройства. Машинка, стоявшая перед ними, очевидно, обдумывала ответ.
– Ты ее загрузил... – шепотом начал говорить второй, но тут же прикусил язык, потому что клавиши ожили вновь.
Машинка печатала долго, перед выводом иных фраз она задерживалась – словно человек, который мог их печатать, тщательно обдумывал текст. В конце концов она «замолчала» окончательно, более уже не возобновляя работу. Парни подождали еще некоторое время, а потом нагнулись над напечатанным текстом, едва не стукнувшись лбами. По листу бежали строчки:
«Я очень рад, что вы соизволили заглянуть в наш дом – меня и мистера Соммерсмана. У нас чрезвычайно редко бывают гости. Хотя с вашей стороны это кажется ошибкой. Мы не любим сумасшедших. Мы – и в большей степени я, чем мой толерантный хозяин – считаем их опасными для общества животными, которых следует изничтожать, как бешеных собак. Всеми. Доступными. Способами».
Слова последней фразы были напечатаны через точку, словно машинка хотела особенно подчеркнуть значимость каждого. Парни переглянулись. Каждый, как ему показалось, увидел в глазах другого затаенный страх.
А молоточки, сокрытые в недрах пишущей машинки, тем временем забарабанили по бумаге вновь. Завизжала переводимая каретка – снова и снова. На бумаге продолжали появляться все новые слова.
«Один из вас – безродный человек, у которого нет ни работы, ни будущего...»
– Хватит!.. – взревел второй. Первый парень словно остолбенел; зрелище мерно, неумолимо отсчитывающего бег бумаги механизма в буквальном смысле завораживало его... подобно кролику, гипнотизируемому удавом, он не мигая смотрел на появлявшиеся одну за другой буквы, читал, осознавал, что читает, – и не мог остановиться.
«Другой – неумный, бездарный, попросту говоря, писака, пытающийся строить из себя журналиста, однако журналистам в такой дыре, как Соммерсвилль, делать нечего. Убийство кошки традиционно оказывается на первой полосе здешних газет, но вовсе не по причине собственной значимости...»
– Хватит!..
«И вот эти две заблудшие души встретились и решили приятно, в их понимании, провести унылый вечер унылого дождливого дня. Они основательно выпили для храбрости и соблазнили девушку в баре. А когда она стала противиться их приставаниям, оглушили ее и вкололи сильнодействующий депрессант, запасы которого второй, тот, что пытается время от времени строчить колонки для местной газеты, всегда предусмотрительно держит при себе...»
Второго парня, наконец, осенило; он бросился к машинке и, с очевидным отвращением касаясь холодных клавиш, напечатал то же самое слово, что только что выкрикивал в исступлении:
– Хватит!
И пытка прекратилась.
Печатная машинка затрещала вновь (заставив их синхронно, единовременно вздрогнуть), но лишь затем, чтобы выплюнуть из себя добравшийся до самого своего конца лист.
Тишина, стоявшая в комнате, сгустилась, стала кромешно-черной, набрасываясь на них, ослепляя и подавляя. Тьма накатывала, отнимала силы. Второй парень откинулся на кушетку, обмяк и с непонятной тоской устремил взгляд в потолок.
– Я проверю ее, – первый направился к двери.
– Забудь, – процедил второй.
– Нет, но все-таки... – и он, не дожидаясь ответа своего друга, быстро исчез за дверью. Сгустившаяся вокруг столика черная тишина насмешливо проводила его.

Девушка еще спала. Он набрал в шприц очередную дозу, выпустил в воздух тоненькую струйку препарата и, прижав вену на руке, вколол лекарство. Потом руки его затряслись и шприц выскользнул прочь, черканув по предплечью девушки красной искрой. Место укола моментально потемнело, из него засочилась красная жидкость, которая вскоре сменилась бурой, а потом и черной. Вздрогнув еще раз, он машинально отпустил вену на руке, но сделал только хуже: черная струйка разветвилась, превратившись в деревце, деревце же – в темный поток. Он схватился за голову и тихонечко завыл, окончательно уже потеряв над собой контроль. Стены комнаты сдвинулись, дождь за окном закричал еще пронзительнее – и тогда он, оставляя за собой черные капли, попытался спастись от него, спрятавшись в самый дальний уголок спальни.
Комната, наступавшая на него со всех сторон, была тесна. Очень тесна; в ней едва мог поместиться один человек. Продолжая тихо подвывать от страха, он забрался под кровать.

А в это же самое время в другой, не менее маленькой комнатке, второй, пересиливая отвращение, отодвинул стул, сел, не обращая внимания на находившегося под столом робота, того и гляди готового выстрелить в него очередным разрядом тока, и принялся печатать. Это было похоже на разговор, который выражался посредством бумаги, поэтому стоит привести его ниже именно как разговор, тем более, что в скором времени ни один из ведущих беседу уже не сможет заговорить.
– Откуда ты столько всего о нас знаешь?
– Я же машина. А машины осознают многие вещи куда лучше, чем человек постольку, поскольку не имеют возможности поддаваться ненужным эмоциям.
– А где твой хозяин? Тебя сделал человек по фамилии Соммерсман?
Недолгое молчание.
– Нет. Это я его сделал.
Парень в замешательстве – и он, кажется, позабыл, что говорит с неодушевленным механизмом, искренне предъявляя ему претензии в несостоятельности логики, – так, как если бы общался с человеком из плоти и крови:
– Не понимаю. Так быть не может. Поясни мне.
– Ты поймешь. Когда сам окажешься там же, где и Соммерсман.
Потом стороны замерли – одна из них пока что сама не могла разобраться в том, что требовалось ей от другой, а другая равнодушно-механически выжидала. Первым ожил человек, набрав на клавишах своему оракулу новый вопрос:
– Ты можешь... – продолжительное колебание – но машинка чувствует, похоже, и его, и ничего пока не говорит. – ты можешь научить меня писать?
Сдвиг каретки; он повторяет свой вопрос:
– Ты можешь сделать меня писателем?
Молчание. Потом клавиши принимаются медленно щелкать в ответ.
Парень взялся пальцами за края торчащего листа и прочитал:
– Нет.
Он прокрутил валик, державший бумагу, до отказа и бросил лист на пол, туда, где его уже дожидалось несколько не нужных никому сотоварищей. Лицо его пошло красными пятнами, он обхватил голову, что-то, казалось, бешено соображая (хотя в действительности – пытаясь убежать, избавиться от всех своих мыслей). Два раза он порывался встать, уйти, бросая обреченные взгляды на дверь, но что-то по-прежнему его останавливало. Этим чем-то была машинка – они еще не закончили; а парню не терпелось познать все ее возможности до конца.
Он вставил в машинку новый лист и уже приготовился напечатать свой очередной вопрос, как клавиши застучали сами – без предупреждения:
– Немногие водители отважились бы вести автомобиль на предельной скорости в дождь, по грязи, да еще периодически выезжая на встречную полосу, однако кое-кто в этот вечер являл собой несомненное исключение из правил. Безрассудное, отчаянное – нежелание жить, тщательно скрываемое под маской обратного. К обочине дороги старательно жались другие машины, пропуская вперед себя двигавшийся по страшной вихляющейся траектории черный автомобиль. Внутри находилось трое; из них – только двое живых, и еще одна, живой бывшая совсем недавно – тихо скончалась на заднем сиденье от кровоизлияния в мозг, по венам ее гуляла сильнейшая доза наркотика. Мужчины смеялись, кричали, но то были крики не радости, а ужаса: автомобиль, казалось, полностью вышел у них из-под контроля, руль его вращался как бешеный то в одну, то в другую сторону, а молнии скучившейся в небесах грозы целили прямо в лобовое стекло. Одна из них и ударила по ним, попав точно в цель; на доли секунды все вокруг было озарено слепящей фотовспышкой, после чего машина перевернулась и, пробив хлипкое ограждение трассы, вылетела в кювет.
Как ни странно, оба оказались живы и, придя в себя через полчаса под бушевавшим ливнем, принялись искать себе временное пристанище, прихватив с собой – неслыханный жест благодушия! – тело своей мертвой спутницы. Проплутав таким образом за городом около часа, они в конце концов вышли к одинокому, стоявшему на отшибе домику – и я любезно согласился приютить их в нем у себя.
Чего я ожидал от них? Ответного внимания, участливой беседы, в которой можно было бы скоротать дождливую ночь? Увы, ничего подобного; напротив, все мои изречения были варварски брошены на пол – добро еще, что не скомканы! – а ночь окончательно обнажила опасность безумия непрошеных гостей не только для людей, потенциально их окружающих (из их немногочисленного и непрезентабельного круга общения), но и для меня самого.
Поэтому я решил действовать не раздумывая.

Ветер и дождь, наверное, – во всяком случае, именно так и казалось воспаленному рассудку первого, того, кто прятался под кроватью в соседствовавшей спальне, – ветер и дождь донесли до него истошный крик из соседней комнаты. То не был крик страха или удивления; друг его истошно орал от физической боли. Послышались удары; что-то с грохотом обваливалось на пол в течении нескольких секунд – парню пришло в голову, что то были технические книги, десятилетиями до того прожившие на полках в полном согласии с миром. И снова раздались вопли, перемежаемые грубой бранью.
Он постарался как можно сильнее сжаться в комок в своем тесном уголке. Загремела растворяемая в коридоре дверь, послышались тяжелые шаги.
– Э-ээй, где-тыы!! – из коридора донесся вялый, протяжный, заплетающийся крик. И следом – знакомое жужжание. Он вздрогнул и сжался еще сильнее.
– Не слушай ее! – снова заорал второй. – Не-слу-шай! Она выжидала все это время, выжидала, чтобы напасть... – в коридоре раздался грохот – так пьяница с шумом оседает на пол. – Нет, не она это, не машинка эта чертова! Это все робот, робот, который все это время был внизу!
Снова раздалось механическое жужжание, однако звучало оно уже по-иному, обзаведясь резкими стальными нотками, и – человек в коридоре закричал, закашлял и покатился по полу – и с этим звуки приобрели зловещие очертания; парень узнал их, потому что давным-давно ему приходилось бывать несколько раз в цехах мясоперерабатывающего завода. Звуки эти были не чем иным, как визгом дисковой пилы, режущей по кости.
Дверь дрогнула и распахнулась, впустив в комнатку зловещий мрак – то самое липкое, удушающее безумие, которого, как ему казалось, удалось избежать, покинув комнатку с пишущей машинкой в ее центре. Под ней, под машинкой этой, находилась другая, та, что впустила их в дом, и именно в этот момент, триумфально сопровождаемая дикой иллюминацией лампочек на крышке и падением в брызгах собственной крови изуродованного человеческого тела, она въезжала в спальню. Из-под нее высовывались огромные вращающиеся лезвия.
Комнату заполонил кислый жестяной запах. Парень скорчился под кроватью в самом дальнем углу и затаил дыхание как только было возможно; и лишь глаза его – глаза загнанного зверя – сверкали выпяченными белками.
Вот и, пошатываясь, встал преследуемый; одной ноги у него уже почти что не было – перемолота в кровавые ошметки; встал, и, издав отчаянный, ни на что не похожий вопль – последний в его жизни – бросился на нервно рыскавшую туда-сюда по полу машинку. Но он не рассчитал: раны подвели его, и парень рухнул на кровать, столкнув с нее на пол бездыханное тело.
Новый стук падения. Черная субстанция кровеносных сосудов девушки, потекла вновь. Лавиной. Сход в горах. Прямо в его сторону.
Вынести чего-то сверх этого он уже был не в силах. С усилием оттолкнув тело в сторону машинки, он выбрался из-под кровати, побежал прочь, к входной двери, долго дергал ручку ее, пока не вспомнил, что дверь была заперта – и кем!? Тогда он вбежал в кухню, схватил стул, высадил оконное стекло – и был таков.

***

Я нахожу, похоже, одно-единственное упоминание о доме мистера Соммерсмана. Когда я понимаю, что у меня уже не остается времени просмотреть абсолютно все газеты, я открываю ту из них, которая вышла на следующий день после случившегося. Записей о нем не нахожу ни на первой полосе, ни на второй. Мне приходится пролистать ее до самого конца – и лишь там нахожу я подтверждение воспоминаниям, давно превратившимся для меня в болезненный кошмар. Эта заметка опубликована в конце, в рубрике «Письма читателей» и когда я прочитываю ее – сперва один раз, потом снова и снова, – то убеждаюсь вконец, что ни в какой-либо иной колонке ее не стали бы публиковать. Она кажется мне абсолютно безумной.
Автор, сокрывший свои настоящие имя и фамилию под причудливым псевдонимом Енсам Морс, «извещает читателей» о следующем:
«Настоящим извещаем читателей о том, что двадцать второго июля в третьем часу ночи в доме мистера Соммерсмана было совершено двойное убийство. Жертвами стали двое молодых людей, мужчина и женщина, оба умерли от шока и потери крови. Преступника, с особой жестокостью поглумившегося над их телами, уже ищут. Однако у следствия имеется гипотеза, согласно которой убийца никогда не будет найден – по той причине, что и сам в определенном смысле он, возможно, уже «не жилец».
Мы имеем в виду останки миниатюрной газонокосилки, сконструированной владельцем дома, который увлекается техническими изобретениями. На них были найдены следы крови, повсюду были оставлены отпечатки ее колес. Возможно ли, что она перемещалась по дому самостоятельно?
Старожилы рассказывают, что дом мистера Соммерсмана был выстроен на кладбище первых поселенцев. Быть может, чья-нибудь погребенная душа оказалась потревожена и вселилась в первый попавшийся ей предмет. Ведомая одним лишь желанием мстить за причиненное ей беспокойство, она принялась убивать. Кто знает?
Мистер Соммерсман, равно как и возможный убийца (если то все же был человек), объявлен полицией в розыск».
Над пожелтевшей от времени страницей нависает тень библиотекаря. Она сообщает мне: время – и выразительно тычет своим толстым пальцем в сторону запечатанных в прозрачную полусферу часов под потолком. Пора; на улице уже почти совсем стемнело и, кажется, начинается дождь. Уходя, я ощущаю на себе ее пристальный, настороженный взгляд, и догадываюсь, что женщина эта наряду с остальными горожанами прекрасно осведомлена о мистере Соммерсмане и доме, в котором он когда-то жил, несмотря на то, что имя его по неведомой мне причине было старательно вымарано практически изо всех газет.
Дождь на улице будит во мне неприятные воспоминания о совсем другом ливне, случившемся в этих же местах несколько лет назад.
Я оставил машину на гостевой автостоянке у вокзала, и сейчас безуспешно пытаюсь поймать такси. Дождевые струи крепнут и холодом проползают мне под одежду. Зонтик мой так и остался в машине: почему-то я был уверен, что именно в этот вечер дождь не застигнет меня врасплох. Тело непроизвольно бьет дрожь.
На заднем сиденье у меня осталось одна важная вещь, кое-что, способное привлечь ненужное внимание любопытствующих. Осознание этого придает мне сил и энергии, и я принимаюсь идти пешком, не опуская, впрочем, вытянутой руки. Когда-нибудь, кто-нибудь – пускай даже, как и я, этот человек окажется в городке случайным гостем – подберет меня. Только бы нам было по пути.
На заднем сиденье стоит моя старая пишущая машинка; она ждет моего возвращения, ждет, когда мы вновь отправимся в путь по стране собирать забытые мною сюжеты наших непридуманных историй. Мы ведь только проездом в Соммерсвилле. А мне – мне, несмотря на вой ветра, ливень, пробирающий до костей холод и лихо несущиеся от чего-то прочь слепые автомобили, – мне бы хотелось прикоснуться к ее клавишам еще хотя бы раз.

@музыка: Агата Кристи - Аусвайс на небо

@темы: текст, психоз, грезы сновидца, мои опусы

---

Второе декабря

Я хотел было залить «A L'ombre» на ютьюб, а тот сообщил мне, что «видео заблокировано во всех странах». Правообладатель – тот самый телеканал TF1, на сайте которого транслируется видеоклип. Интересно, возможно ли как-нибудь модифицировать звуковую дорожку, чтобы она не идентифицировалась программным обеспечением?
Вопрос не праздный, ибо на досуге я монтирую видео с композициями любимых групп на его фоне и хочу делиться им с людьми. Интересно, а если поменять каналы местами?..
Вот мы тут боремся за свободу Интернета (ну как – боремся? – нас душат, а мы сипим в ответ), а за рубежом права собственности соблюдаются оч. рьяно. Закон есть закон, но... распространение видео- и аудиоматериалов – это тоже реклама, которая идет на пользу если не правообладателю, то автору – точно. Кроме того, существует класс людей, который, вне зависимости от наличия пиратского контента будет покупать лицензионную продукцию – потому что знает, что доплачивает за качество, эксклюзивность и труд любимого автора. Есть и другой, противоположный класс, который не платит за товар из принципа. Вот то, что называю настоящим воровством я.

Гаишники сегодня поголовно останавливают «газельки» на улицах. Декабрь. Что-то подсказывает мне, что они ищут в машинах валидаторы для карт оплаты проезда. Это ноу-хау Татарстана – вместо денег теперь могут расплачиваться электронным проездным документом. Понятно, что затрат перевозчикам на валидаторы не возмещает никто, вот они и не устанавливают их.
Я только «за», если газелистов уберут с дорог. А каким будет повод – уже не важно. Вспоминаю «девяностые», когда по улицам разъезжали не только бандиты с гранатами, но и большие, вместительные автобусы. Amen.
В книжном почитал немного «Мертвый эфир». Вопреки всем негативным отзывам – да, я знаю, что Бэнкс исписался уже после третьего своего мейнстримового романа, и да, верю, что внутри меня ждет типичная минаевщина – мне все-таки хочется прочитать его целиком. Ни один из прочитанных отрывков – ни в Сети, ни у полки в магазине – пока не отторг меня от него. Профессиональный, без вопросов, язык, интересное повествование (не сюжет! – с сюжетом, говорят, тоже беда) плюс интересная среда действия – радиостанция. Для подарка на Новый год / Рождество / пр. место по-прежнему остается вакантным, так что – кто знает? Цены в «Читай-городе», правда, запредельные – примерно на сто рублей дороже, чем в Сети, и слишком высокие, по моему мнению, для романа такого уровня. К счастью, в городе мне известно еще около пяти книжных магазинов.

@музыка: Mylene Farmer - A L'ombre

@темы: живой книжный, милен фармер, размышления, бэнкс, мураками и др., город, интернет, грустное

---

Mylene Farmer - A L'ombre

01.12.2012 в 23:52

Пишет  Akula1535:

клип A L'ombre

Mylène Farmer - À L'Ombre

@музыка: Mylene Farmer - A L'ombre

@темы: восхищение, граничащее с безумием, арт, музыка, милен фармер, о, женщины!

---

Тридцатое ноября

Переселяюсь в комнату; не особенно обидно, учитывая, что до самого последнего дня осени я продержался, равно как и до холодов в -16С – перебираюсь в комнату. Будь у меня спальник, проспался бы на балконе и подольше, а так беда, конечно: ноги мерзнут. Неправда, что холод способен убить человека во сне (если только сон этот не вызван избыточной дозой нейролептиков); скорее, он разбудит его до того, как прозвонит будильник, и после этого человек, щуря заспанные свои глаза, начнет, борясь со сном в – уже – тепле, примется расписывать свои ощущения на листке бумаги. А потом наступит утро.

@музыка: The Matrixx - Готика

@темы: живая природа, грустное

---

Мировая премьера "Хоббита" в Новой Зеландии

Мне как-то влом заливать сюда все 22 фотки с премьеры, поэтому я просто вставлю сюда HTML-код со своего ЖЖ, ладно?

UPD: запись прямой трансляции почти целиком (160 минут) можно скачать по этой ссылке!

Самолет, расписанный "под "Хоббита"

Он же - выпускает наружу пассажиров

смотреть дальше

Гостей в аэропорту встречает Голлум


Неил Финн, записавший песню к "Хоббиту", "разогревает" публику


Орк пугает детишек гримом


Мартин Фриман прячется за зеркальными очками...


...а это - хе-хе - "дорогой племянничек"


Хьюго Уивинг в бороде


Эванджелина Лилли, честно говоря, на этой фотке еще угадывается, а вот на остальных - нет

Питер и Кэти Джексоны

Они же (нет, ну симпатичная же у него дочка и уже выше отца)


ПиДжей выходит из норы


Ричард Армитейдж - без бороды!


Ох и не случайно этот дяденька тут ошивается. Ох, не случайно...


А это - Стивен Хантер, сыгравший самого толстого из гномов - Бомбура


Красавица Кейт Бланшетт (ох, Эванджелине до нее...)


Еще Кейт


Для разнообразия: австралийский комик Барри Хамфрис, сыгравший Верховного Гоблина


И снова Кейт, с детьми


Это Сильвестр Маккой, сыгравший самого крутого персонажа в "Хоббите" - Радагаста Карего


Правнук Толкиена Ройд: лицо торжествующего наследника


Потенциальная аудитория

@музыка: Theatre of Tragedy - Commute

@темы: кино, lotr, КИНОсмотр, зал ожидания, свеженькое

---

Двадцать шестое ноября

Мать напомнила мне на прошлой неделе о том, что на этой уже наступает декабрь. А это означает не только скороспешное наступление зимних праздников. На фирме должны провести преждевременную аттестацию, как раз до наступления декабря, и я, хм, готов похвастаться на ней куда меньшим, чем летом. Сдавать экзамен не ездил (потому что работал). Курсы не посещал (потому что работал, тем более, что о последних пройденных мною курсах по бух. учету меня столько раз выдергивали из аудитории, что завершительные четыре часа я решил не насиловать ни себя, ни преподавателя, и покинул их досрочно). Надо хотя бы ЛУРВы за ноябрь заполнить: может, удастся побить выработкой.
Хотя, признаться честно, всего, чего я хотел добиться, работая в данной организации, я уже достиг. Опыт работы уже небольшой имеется, квалификация по части программирования – выше средней (по организации). Только бумажек, бумажек нет.

А еще на этой неделе вместе с Питером Джексоном и всеми фанатами, я крепко держу кулаки за «Хоббита»: в среду должна перелистнуться новая страница в истории кино.

@музыка: David Lynch - Crazy Clown Time

@темы: зал ожидания, паханат

---

Немного о "Ночи на Земле"

Я решил ненадолго отвлечься от трэша и продегустировать "разумное, доброе, вечное" в лице "Ночи на Земле", что собирался сделать уже давно, но все оставлял и оставлял на потом.
Это еще один фильм, который оставил у меня удивительное послевкусие. Первое, что думаешь по окончании картины: неплохо, но очень уж обыкновенно. Пять новелл, не связанных формально между собой, ну кроме разве что того, что повествуют они о таксистах и их работе в одну определенную ночь на Земле. Обычные житейские вещи, какие-то с юмором, другие же слишком грустные, чтобы смеяться. Но, чем дольше я о них думаю, чем больше вспоминаю, тем больше я полагаю, что именно таких трогательных, добрых и непосредственных вещей нашему циничному двадцать первому веку в особенности не хватает.

Хорошее кино, чтобы поднять себе настроение и посмотреть на мир новыми глазами.
Хорошее кино, чтобы полюбить людей, даже тех, с которыми незнаком, и знакомиться с которыми обычно не хочется.
Хорошее кино, которое учит ценности человеческой жизни, но делает это в совершенно ином ключе, нежели "Пила". 8/10.

P.S. На примете оставил еще один ранний фильм Джармуша.

@темы: кино, мир будет спасен

---

Двадцать пятое ноября

Солнце встает все позже и позже. Когда-нибудь я смогу проследить его путь по небосводу невооруженным взглядом. Когда-нибудь его не будет вообще. Конец света – очень точное тому определение.

Если конец света удастся пережить, впереди еще будет Новый год. И новый свет, наверное. На работе уже собирали по семьсот рублей на банкет; я не сказал ни да, ни нет на это, так что, наверное, эти злосчастные 700 вычтут из моей зарплаты, ну и дело с концом – участие в корпоративах, тем более, новогодних – дело добровольно-принудительного порядка.
Отчасти я не люблю праздники из-за этого. Того, что на них требуется танцевать под чужую дудку. Не люблю. Не умею. Не хочу. Если у тебя день рождения – будь так любезен, пригласи и накрой поляну для десятка гостей. На Новый год ты обязан ужраться в хлам (иначе будешь полной свиньей). На День Победы – смотреть парад и Путина. Хотя против последнего ничего не имею; в наблюдении за медленной трансформацией генсеков есть что-то будоражащее.
Но самое обидное в праздниках – это то, что ты обязан веселиться. Без веселья и праздник – не праздник. Равно как и без «теплой компании». Противно то, что в какой-то момент ты начинаешь эту компанию привлекать и развлекать; видя, как ты тихонечко сидишь в уголке, она, преисполнившись самыми благими намерениями, разумеется, принимается тебя тормошить, дабы вывести из кратковременного анабиоза. Весело, не правда ли?

Еще один немаловажный фактор: я ненавижу подарки. Я знаю, конечно, что на самом деле люди дарят друг другу: свое внимание. Поэтому они и радуются нежданным, даже самым дурацким, подаркам друг друга. Но внимания мне не надо. Я им с детства наделен в избытке. С самого детства. Имеется определенная группа лиц, внимания которых я хочу избегать, забиваться от них в самый дальний уголок; но никак не наоборот. И проявление внимания ко мне – ощущать его болезненно, как и удар под дых, которого никогда не ждешь. На это еще к тому же наслаивается чувство, что ты одарившему что-то должен взамен – хотя бы собственное ответное внимание.
Отсюда меркантильность в вопросах подарков. Важными остаются только те подарки, которые имеют смысл (аналогично – когда тебе требуется одарить кого-нибудь), полезны и долговечны. Но куда же тогда девается эта аура волшебства, сопровождающая праздники с самого детства?!
Уж лучше без подарков, чем с оными.
Теперь я сам себе дарю подарки и сам же себя поздравляю. Дарил и поздравлял, по крайней мере; последние год-два фантазии мои заметно пооскудели, что, в общем, тоже закономерно...

@музыка: The Matrixx - С чекою в зубах

@темы: психоз, против человечества, присоединяюсь к поздравлениям, грустное

---

Двадцать четвертое ноября

Сразу два; и общего между ними лишь то, что в обоих присутствовал элемент полета Ах да, и в обоих было до безобразия много экшена: только и успевай вчитываться в мелькающие перед тобой картинки.

Вот я чем-то здорово насолил Верховному Злодею и сижу теперь в карцере, готовясь к мучительным пыткам. Я – некто типа Максима Каммерера во вражеском логове (не читал роман и не видел экранизации Бондарчука, однако внешне – самый что ни на есть Каммерер из кинофильма), ясноглазый и светлокудрый юноша, умирать не в драке которому просто неприлично.
У меня обнаруживаются друзья, которые меня спасают, и мы вместе готовим ответный удар, для чего нам требуется супероружие. Это оружие оказывается на огромном космическом корабле, чья громада вырастает из земли буквально через дорогу.
Корабль, еще раз повторюсь, огромен, и являет собой чудовищный диссонанс с грубыми коробочками спальных кварталов и торговых рядов на противоположной стороне улицы; обыденность в этом месте наталкивается на фантастичность, и обе никак не желают уступать друг другу пути. Когда мы пытаемся вскарабкаться по его отвесной стене наверх, то неведомая сила вдруг практически уничтожает земную гравитацию.
Еще более осознанное чувство полета появляется у меня на обратном пути, когда мы со товарищи (уже начиненные боевым оружием) оказываемся у выхода, и я смотрю вниз. Корабль глубоко вонзился в землю, по его стальному брюху скребут куски асфальта и подземных коммуникаций. Разлом между фантастичностью и обыденностью оказывается весьма глубок; и я гляжу в эту капающую, дышащую паром бездну, – и мне приходит в голову, что, быть может, над землей возвышается лишь верхушка этого техногенного айсберга, что растет он не вверх, а вниз...
Потом мы делаем шаг через эту расселину. И очень мягко парим в прежний мир.
А там уже идет за мною погоня; Верховный Злодей объявил за мою голову большой куш. Я некоторое время прячусь у друзей и просто сочувствующих торговцев в близлежащих магазинах (иногда – прямо под прилавками!), а потом мы все выступаем в объединенное сражение...

Я проснулся от особенно громкого взрыва. Какая-то железобетонная конструкция в ходе перестрелки разлетелась с таким грохотом, что у меня заложило левое ухо. Проснувшись, я обнаружил, что уперся в это ухо собственным плечом.
За окном уже светало. Было, следовательно, в районе семи часов утра. Я подумал, что неплохо было бы еще поспать – и заснул вновь.

Второй сон оказался уже в прямом смысле мультяшным – нарисован он был в аниме-стилистике, правда, чем дальше, тем больше я понимал, что это – продукт не японский, а русский, отечественный – ибо характеры героев все больше напоминали сценарную мазню к отечественным подростковым сериалам типа «Ранеток» и «Папиных дочек», а в действие стали вводиться разные там лесовички в лаптях. В связи с этим, смею предположить, что и корабль был не чем иным, как обезноженной «избушкой на курьих ножках».
Да, корабль фигурировал и сейчас, только лишь в этот раз можно было уже с уверенностью утверждать, что он прилетал на Землю не из чуждых космических миров, а перемещался в четвертом измерении, то бишь времени. И он – именно что летал.
Я был отважной девочкой-искательницей приключений: как Алиса у Булычева, только тупоумная (я ведь уже упоминал о бездарно прописанных характерах) – это проявлялось не в чем-то конкретно, а в общем отношении – к миру, к людям, к свершению тех или иных поступков...
Люди в разных эпохах, готовясь к моему прибытию, заблаговременно выжигали на земле круг, а в нем – пентаграмму, место для посадки. Однажды с высоты я увидела сразу два круга на расстоянии каких-нибудь двухсот метров и еще подумала: на всякий случай они начертали второй или хотят, чтобы я приземлилась в обоих местах?
Из фэнтезийного (для меня условно фэнтезийного, конечно) прошлого я побывала в еще более раннем прошлом и в будущем, где вместо деревьев росли дома, а вместо травы были асфальтовые поля. В одном из своих путешествий мне довелось заглянуть в бездну: я забралась на самую верхушку крыши корабля и посмотрела в дымоход, который являлся каналом между этим миром и миром, откуда я пришла.
И там, на противоположном конце трубы я увидела саму себя.

@темы: грезы сновидца