Человек-сова
Видели ли вы когда-нибудь человека-сову? Слышали ли, как он поет? Этот клекот слишком резок для слуха, однако если вам довелось услышать его хотя бы раз, то вы не забудете его никогда.
Место действия: городской парк. Время – ближе к восьми, когда как-то и где-то солнце уже начинает садиться, но никто пока еще этого не замечает. Действующие лица: я и мой брат, уже довольно взрослые, чтобы самостоятельно принимать решения и нести за них ответ.
Мы направляемся к укромному логовищу в самой сердцевине парка. Сюда добираются, наверное, одни убийцы – зимой тут нашли труп с головой, втиснутой промеж двух деревьев. Эти деревья с виду примечательны: две сосны, которые начали расти почти вплотную друг к другу (или одно дерево, которое разделилось надвое, покинув корневище? – эй, сова-как-тебя-там, мне желательны твои мысли на сей счет!); далее они широко разошлись в стороны подобно оттянутым тетиве и луку и вновь сомкнулись на головокружительной высоте. Людей здесь не бывает. Поэтому мы решили стать первопроходцами и покорителями этих деревьев.
Пожалуй, то была идея брата. Когда мы были детьми и жили в деревне, то с интересом наблюдали за попытками взрослых парней вскарабкаться на праздничный шест: кому удавалось продержаться у верхушки дольше всех, тот и побеждал. Тогда мы были малы для этой забавы… малы тогда, но не сейчас. У нас есть серебряные монетки – у каждого по одной – и он поспорил со мной на монетку, что заберется наверх первым. Я же решил от него не отставать. Вот оно, наше маленькое пари; и монетки, подаренные некогда матерью, играли в нем роль более второстепенную, нежели осознание того, что так высоко никто никогда из нас не забирался.
читать дальше
Дерево – не деревенский шест. Сверху донизу оно усеяно корой и обломками сучьев, за которые легко ухватиться. Но эта легкость мнимая. Каждое продвижение дается нам с большим трудом; дрожат колени, кора режет на удивление нежную кожу ладоней, по плечам льется пот.
Долго. В кровь размазываясь по этому минному полю мы ползем. Каждый – по своему стволу. Выше. Должно быть, мы, наше небольшое соревнование, перепугали всех местных обитателей. Не знаю. Я скашиваю глаза вниз – земля как будто еще близко – и, – вот черт! – этот паршивец, этот жирный наглец обогнал меня! Чертова птица! Стоило мне задержаться на секунду…
…Выше, уже выше доносится влажное сопение моего возбужденного братца. Скрип-скрип – кора ходит у него между ног и пеплом опадает мне на лицо. Я возобновляю подъем, но теперь это дается мне с трудом. Спину щекочут ветви деревьев. Пот смешивается с кровью. Устал.
К черту его. Пускай возвращается в свое гнездо, и сопит, и кукарекает там. Одна монета – велика ли важность!?
…Внизу тело мое страшно ноет от удара, вызванного падением. К этому примешивается мышечная боль. Бросаю взгляд вверх, замечаю ползущее по красиво изогнутой сосне черное пятно и с досадой сплевываю. Теперь ко всему прочему мне придется ждать, когда он, этот дурак, соизволит вернуться.
Лес в вышине шумит и качает кронами деревьев. Где же люди, думаю я? Город – в нескольких сотнях метрах от нас, а здесь его совсем не слышно. Место – точно заколдованное.
С дерева доносится царапанье и пищание встревоженных птенцов. Сова заползла в чужое гнездо.
Я подбираю в мягком хвоистом дерне рогатину и прицельно смотрю сквозь ее расщелину. Была бы хорошая резина…
В детстве у меня была рогатка. У брата не было, и он по этому поводу жутко обожал ныть. Хотя делов-то тут: сделал да пошел себе охотиться. На железные банки, на птиц – ну вы понимаете. Однажды отец застукал меня во время одной из таких вылазок…
Внезапно по спине моей пробежали мурашки. Если не считать шума деревьев, больше не было слышно ничего. Мой брат словно и в самом деле превратился в сову и притаился где-то на одной из веток. Я прищурился и посмотрел вверх. Темно. Воркуют уже успокоившиеся птенцы.
А, может, позвать его? Конечно, он отзовется – и непременно назовет меня трусом. Этот толстяк вечно смеется надо мной. Вечно весь в перьях, черной глине… – он не бывает особенно аккуратен. Таким только волю дай, они переделают и тебя, и весь твой мир, населив его столь же толстыми серыми уродцами. Ведь правда, на что ты надеялся? Что там, наверху, вы встретитесь и пожмете друг другу руки?
…Когда отец увидел, как я охочусь со своей рогаткой, он просто взял и разломал ее. Вот так.
Я уже говорил в начале, что совиный крик весьма неприятен. Сейчас – первый и последний раз в жизни, когда слышу его я. С треском ломая на ходу сучья, несется к земле оперенная бомба; по камзолу ее разбегаются багряные ленты, в глазах сверкает бутылочное стекло…
Некоторое время я с сомнением изучал его и так и этак: не могло быть, чтобы он вдруг взял и развернулся с небес на землю вот так. Должно быть там, наверху, он тоже кому-то осточертел.
Когда же, наконец, он перестал клокотать кровью, я выбросил обломки рогатины в кусты и ушел. Правда, перед этим все же сдержал слово: отдал выигранную в честном споре серебряную монетку, затолкав ему под веко, чтобы не утащили птицы. То был, кстати, (как впоследствии я узнал) вечер новолуния.