A simple mind
Первый мой опыт в жанре, если хотите, ужаса. Да, название идиотское, но в какой-то момент оно настолько прилипло к рассказу, что перешло из рабочих в обязательные
.
День и ночь я шел за ним, за его черной вихляющейся тенью — от фонаря к фонарю, от дома к дому. Я подбирал его жертв и возвращал им их естество, и продолжал следить за ним дальше, выжидая время для решающего удара. А он не подозревал, насколько близко к нему подобрались; я фактически дышал ему в затылок, я сросся с ним, я изучил его повадки, как свои собственные. Свой путь он начинал от центральной городской аптеки — круглого одноэтажного здания, в блестящих боках которого отражалось сперва клонившееся к западу солнце, а после — сияние вытянувшихся в небо уличных фонарей. Их света он уже не опасался.
От аптеки он шагал к ближайшему проспекту, пережидал гудение сновавших машин, и затем по какой-то одному ему известной логике выбирал, куда следует идти. После чего уже не останавливался, и я, смело выныривавший из-за закрытого газетного киоска, шел за ним по пятам. В начале осени город захлестнула волна массовых убийств, и, пожалуй, один только я мог с уверенностью описать все их жестокие подробности с самого начала.
Полиция не спешила посвящать прессу в детали. Лишь после четвертой жертвы ей пришлось заговорить — причем сразу как о серийном убийце, ибо у безумца, совершавшего все те злодеяния, оказался характерный, узнаваемый почерк. Он не жаловал ни женщин, ни мужчин, но предпочитал, впрочем, выбирать тех из них, что с виду казались менее способными к сопротивлению. Первыми двумя жертвами оказались женщина и старик. Вид их тел до дрожи потрясал даже бывалых служителей порядка: неестественно бледная кожа, лицо, застывшее в маске страха и боли, и – самое жуткое – изуродованный до невозможности рот и рваная рана на шее. Позже проведенная экспертиза (одновременно для обоих жертв) показала также, что неизвестный убийца, перед тем как расширить раны на шеях, первоначально совершал на них небольшие проколы.
После этого в игру включился я. Следующие жертвы находили с теми же отметинами – вывихнутые из челюсти зубы, дыра на шее, начинавшаяся с пары проколов, – однако головы их были отделены от тела, а в глазницы на белых, повосковевших лицах были втиснуты головки чеснока. Был дан зеленый свет газетчикам, и вскоре уже весь город цитировал дешевые листки, открыто утверждавшие, что маньяк, терроризирующий жителей – не кто иной как вампир. Мне же места в них не находилось – нелепость существования новоиспеченного Ван Хельсинга не решались пока оспаривать даже самые низкие бульварные издания. Славы, впрочем, мне и не требовалось; я просто выполнял свою работу по зачистке улиц от новообращенных кровопийц, да так усердно, что в какой-то момент начал опасаться, что нарочно оттягиваю свое сражение с главным дракулой, поскольку в отсутствие его пришлось бы сложить свое оружие и мне.
В такие моменты я начинал всерьез опасаться за свой рассудок. Дело в том, что и Дракула, и Ван Хельсинг на самом деле были одним лицом. читать дальшеВозможно было даже обойтись и без второго, однако я не решился. Работа моя требовала каноничности – там, где должен быть вампир, необходимо присутствовать и охотнику, – а кроме того, как я уже сказал, иногда мне становилось страшно от чувства того, что я воспринимаю ее слишком всерьез. Надломленных и вырванных зубов (сначала – исключительно ради эффекта) было недостаточно. Полушутя я задавался вопросом: если я действую по правилам, оставляя на шеях трупов отпечатки самых настоящих клыков, а после откачивая кровь через яремную вену; если я искренне верю в то, что действую подобно моим собратьям из страшных сказок и слюнявых романтических историй, то не может ли получиться так, что и действия мои возымут соответствующий эффект? Поэтому после завершения обычных процедур, я брался за ножовку.
Моя работа начиналась сразу же на закате. Я старался выбирать такие места, в которых крутилось бы меньше людей; начиная свой путь от центральной аптеки, я шел к проспекту, населенному быстро несущимися горожанами – жалкими счастливчиками, обладавшими лишней парой колес, – и там подбирал в уме свой вечерне-ночной маршрут, следя за тем, чтобы он не выпадал на те места, где я бывал раньше. Прохожие могли принять меня за праздно шатающегося гуляку (разумеется, чтобы не быть для них столь навязчивым, я мог переждать дома не один вечер), одного среди многих – только в то время как люди стремились побыстрее оказаться у себя дома, в ресторане или ближайшем баре, я оставался безраздельным королем улицы.
О, где я только не побывал! За тем, чтобы переждать вечер, я проходил сотни подворотен, грязных и мерзких закоулков и тупиков, в которых копошились пьяницы и обессилевшие наркоманы. Однажды я надолго слился с покрытой сантиметровой грязью стеной, дабы вдоволь насладиться развернувшейся передо мной сценой ограбления случайного прохожего. Это было точно как в театре: мягкий свет, падающий откуда-то сверху и сбоку, высвечивал кромки силуэтов грабителей – четырех парней, разгонявших сияние над своими головами занесенными стальными клинками – и жертвы, которая валялась перед ними на коленях и не оставляла последних попыток оставить рампу. К сожалению, этот акт городской жизни завершился не так, как я ожидал – грабители ретировались с портфелем несчастного (и в этот момент я почувствовал, что крепко прижимаю к груди собственный багаж инструментов), оставив его целым и невредимым. В моих силах было довершить начатое... однако что-то меня удерживало; и кроме того, время еще не пришло. Я ожидал полуночи.
Точно так же я пережидал редкие перестрелки и вой полицейских сирен, потом равнодушно шагал сквозь стоявшую в воздухе вонь мимо очередных больных и прокаженных. Некоторые из них провожали меня своими заплывшими глазами, однако никто – странное дело – не решался заговорить со мной или пойти следом, несмотря на мой респектабельный в сравнении с ними внешний вид. Я же, в свою очередь, старался не иметь дела с ними. Мне требовалась более чистая кровь – кровь довольных собой барсучков и куриц из спальных районов тружеников и богатеев. Было исключение – но одно, лишь в первый раз. Тогда я выкачал кровь из какой-то полупьяной шлюхи, поссорившейся сначала со своим клиентом, а потом – с сутенершей.
На моих часах двенадцать (по воскресеньям я каждую неделю сверяю их с электронным табло, что горит напротив местной церкви) и я оглядываюсь в поисках добычи. Приближается зима и с нею заморозки, однако сейчас еще относительно тепло, так что я не стеснен в движениях лишней одеждой. Улицы к тому времени пустеют. Я прислушиваюсь – не зацокают ли где-нибудь вдалеке торопливые подошвы по плитам пешеходных дорожек? Как правило, я никогда не ухожу без добычи.
Уже дома, стянув с себя прорезиненный плащ, я разуваюсь и торопливо несу в ванную прозрачный пластиковый баллон, некогда содержавший бутилированную воду, а ныне используемый для транспортировки крови. Там я сливаю кровь в канализацию – мне нет нужды становиться вампиром окончательно, я лишь имитирую его действия до определенного предела. А а это время мой двойник, мое зловещее альтер-эго выполняет свою миссию по избавлению мира от присутствия моего потомства. В чем-то я уже облегчил ему работу, вырвав зубы из черепов. Мне не требуются конкуренты.
Таков был примерный распорядок наших действий. Мой преследователь подбирал уже коченеющие жертвы, отделял им головы (примерно в той же области шеи, где я душил их капроновой удавкой, подкрадываясь сзади – интересно, что по каким-то причинам полиция об этом ни словом не обмолвилась), лишал глаз и заполнял образовавшиеся впадины чесноком. Он действовал хладнокровно, точно как хирург, не знающий страха или усталости. Вместе мы совершали произведение искусства, немыслимое без кого-нибудь одного. И наши зрители – обезумевшие от ужаса и вожделения смерти горожане – никогда не оставались разочарованными.
Безусловно, мы оба (а стало быть, один я) задумывались, что нам следовало соблюдать осторожность. С обнаружением очередного тела вероятность нашей поимки могла только возрасти, поэтому мы старательно путали следы, моля богов лишь об одном – чтобы в городе не был введен всеобщий комендантский час. К этому, судя по всему, все и близилось, если бы не случилось непредвиденное, о чем я (мы) и намереваюсь рассказать.
Я, кажется, предвижу один вопрос, ответ на который рано или поздно должен быть озвучен. Чем раньше, тем лучше, и потому спрашивайте меня: почему? Что побудило меня вместо спокойного отдыха от дневных трудов (а я занимаю, смея надеяться, довольно ответственную должность), я устраиваю себе такой специфический ночной променад? Кто я такой, чтобы судить всех тех людей? Что они мне сделали? Можете не верить, но меня они никак не касаются. И я лишен каких бы то ни было психических травм, у меня нет дурной наследственности, я никогда не завидовал своим родителям и не испытывал подсознательных страхов или, напротив, неестественного влечения к кому-нибудь из них. Проблема не во мне – проблема в самих окружающих. Не испытывая стремления вдаваться в подробности, скажу лишь, что все те позорные, пожирающие самое себя отбросы, которых обычные люди сами того не замечая попирают ногами каждый день – все те воры, насильники, бандиты, проститутки, наркоманы, бомжи, – все они стоят на самом деле много выше моих жертв. Кровь этих уже отравлена. Понимайте это, как сочтете нужным.
Возвращаясь к моему рассказу, после того, как обнаружили уже девятую жертву, стало происходить нечто странное. Вначале я заподозрил, что всему виной была моя собственная неосторожность и решил затаиться на время. Газеты, этот рупор современного общества, сообщили, что полиция вышла на след преступника. Недели две было затишье (в течении этого времени я стал подумывать, не бросить ли насовсем занятие, неожиданно вдруг показавшееся таким опасным). Потом прошла информация о новой жертве – и тогда же в душе моей что-то перевернулось окончательно. Я знал: это был маньяк-имитатор, так как прекрасно помнил, что после заката ни на миг не покидал свой дом. Какому-нибудь ничтожному убийце подобное воровство идеи могло бы даже польстить; мало того – он мог бы воспользоваться этим обстоятельством для прикрытия и заметания следов. Но я ничего хорошего в этом не видел. Не только потому, что большинство лицедеев заслуживает уготованной им кары (приближаю которую, кстати, я же). В этом чудилось нечто зловещее, будто бы черная призрачная фигура, шагавшая в обволакивавшей ночные фонари загазованной туманной дымке, вдруг испытала попытку... отделиться от меня.
Я убеждал себя, что все это лишь нелепые страхи, вызванные собственной чрезмерной вовлеченностью в процесс убийства. Неужели, спрашивал я себя, неужели я настолько свыкся с обеими моими ролями, что перемешал актера в пьесе и героев, которых он играет? В этом меня пугало еще вот что: последнее найденное тело, по сообщениям прессы, выглядело так же, как и в самом начале моей работы. Чеснок отсутствовал, головы не были отсечены. Неизвестный воспроизводил детали моих преступлений, однако не полностью, а так, как если бы действовал только один из созданных мною фантомов.
Я почувствовал, как схожу с ума, поскольку совершенно точно знал, что никуда из дома – повторяю! – по вечерам не отлучался. Об этом говорили и мои инструменты: на насосе, которым я откачиваю кровь, не было ни пятнышка, и покоился он в чемодане, на том же самом месте, куда я клал его в последний раз две недели назад. В то же время невероятность происходившего не оставляла меня без сомнений. Я решил взять на работе – моей дневной работе – небольшой отпуск, и, подсмеиваясь над обуревавшими меня фантазиями, решил затаиться в ожидании следующего преступления. Теперь днем я старался, сколько можно, высыпаться, всю ночь свою посвящая бодрствованию. Это давало мне некую видимость контроля над ситуацией; я был более уверен, чем когда бы то ни было, что каждую следующую ночь проведу не где-нибудь, а дома за своими делами.
По ночам я читал, смотрел редкие телеканалы (в основном по ним демонстрировались ужасы и легкая эротика), ужинал и просиживал за задернутыми жалюзи у окна, наблюдая сквозь щели за спящей улицей.
Из квартиры город производил совершенно обратное впечатление, чем когда я бродил по нему снаружи. Он был мертв. Вся та низшая жизнь, что вяло копошится среди мусора в это время суток, никак не проявляла себя, – хотя я знал, что она по-прежнему там, сливается с тьмой и раздувает жабры в попытке уловить среди собственных гнилостных испарений побольше воздуха. Изредка царившую за окном тишину нарушали редкие шаги – и в такие минуты я думал, как могу идти вот там – в одной руке обернутые полиэтиленом и уложенные в чемоданчик инструменты, в другой – баллон с кровью. Я был не в состоянии извлекать из людей всю кровь – для этого приспособление мое было слишком несовершенным, – однако и того, что помещалось в баллоне, хватало, дабы изумить первооткрывателей городского дна необычной белизной их находок. Когда шаги удалялись во тьму, я пытался восстановить для себя их обладателя по подсмотренному в ночи силуэту. Тогда же я вспоминал о своем нахальном двойнике, который шатался где-то сейчас снаружи, выслеживая новую жертву, которая вполне могла оказаться тем самым человеком, что только что проходил по тускло освещенной улице... либо то мог быть сам убийца. Осознание этого отдавалось во мне мучительной дрожью, и всякий раз на следующий день я просматривал новости местных телеканалов в надежде услышать, что убийца, терроризировавший город, нанес свой очередной удар. То была странная надежда, и перемежалась она непонятным самому мне опасением.
***
К своему собственному удивлению, я довольно легко перешел на ночной распорядок существования всего за неделю. Ложился я в пять утра, когда улицы вновь наполнялись набирающим силу дневным светом, машинами, жизнью. Отбросы шевелились в помойных ямах, стряхивали с себя человеческие остатки и выходили на дорогу наравне с первыми полусонными еще людьми, спешившими на работу. Эта картина совместного единения казалась идиллией, ради которой я готов был признать возможность совместного существования и тех, и других, и однако же я понимал, что очень скоро краски ее поблекнут и размоются, зарывался поглубже в постель, чтобы не видеть света, и засыпал. Просыпался я только после обеда. Постепенно новый режим начал мне нравиться и я уже заранее сожалел о том, что вскоре мне придется распрощаться с ним, с теми неописуемыми чувствами одиночества, которое дарили ночные бдения у окна, и скрытого превосходства над остальными, что я переживал, смотря в черные дыры окон, и нервно-напряженно ожидая появления на дороге моего имитатора. Однако все закончилось раньше, чем я предполагал. Полиция добралась до вампира раньше.
Он был не бессмертен и умер в ходе задержания. Ни одна газета, ни один радио- и телеканал не упустили отметить, что он перегрыз на обоих руках запястья. Не могу не отметить его дотошности к деталям – в то время как я руководствовался во время убийств парой собачьих челюстей, этот человек – если его можно было назвать человеком вопреки подспудным намекам, сочившимся сквозь строчки прессы, – этот человек заточил до остроты бритвы собственные клыки. В ходе расследования была полностью установлена его личность, – то был шизофреник, пациент местной психической лечебницы, сбежавший оттуда в начале осени – как раз за несколько дней до того, как начались первые убийства. В лечебнице он вел себя довольно смирно: самые жестокие его поползновения ограничивались охотой на местных пауков; и однако же давнее прошлое его было не менее ужасным, чем совершенные им злодеяния в настоящем – некоторые газеты намекали на кровавое убийство им кого-то из членов своей семьи и лишь одна заикнулась о том, как жестоко он надругался над трупом своей жертвы. Похоже, на сей раз даже репортеры решили, что у насилия, коим так обожают захлебываться читатели, должен быть свой предел.
Злополучная развязка, которой завершилась серия убийств, повергла меня в состояние полнейшего смятения. Я в очередной перерыл все свои инструменты – клыки, насос, кусачки, пилу, ножи и ложечку, которой я выскабливал глазницы, и проверил последнюю пару перчаток (я расходовал их экономно, стараясь пускать по одной паре на три-четыре убийства). Я проверил сток в ванной. Все было вычищено, но не просто лишено каких-либо признаков крови – все вещи мои создавали впечатление, что их никогда не использовали по назначению. Даже слив ничем не выдавал того, что когда-то пропускал через свое кольцо литры густеющей крови.
Будучи уже абсолютно и всецело уверен в собственном безумии, я все еще продолжал делать попытки мыслить логически. Даже если полиция не совершила ошибки и нашла настоящего виновника преступлений, это никак не объясняло, почему преступник вдруг принялся лишать голов своих жертв, а потом также неожиданно прекратил это. Кроме того, при нем не оказалось приспособления, с помощью которого он совершал свои попытки лишить жертв их зубов; пальцы же его наверняка были слишком хрупкими для совершения подобных манипуляций. Конечно, я не исключал того, что приспособление могло оставаться у него где-нибудь в тайнике. Но вот во всем, что касалось принципа, ко которому он решал, отделять людям головы или нет – то я терялся в догадках. Мне не хватало улик. Я предположил страшное: что мы с ним действовали заодно, – сначала он, потом я, – однако в силу неких провалов в памяти я приписал все действия одному себе. Однако я всецело помнил подробности того, как совершалось каждое преступление; помнил и то, как волок домой тяжелую емкость, заполненную кровью, и промывал под краном весь свой инструментарий. Я не верил, что был в состоянии все это вообразить себе. Я был один. И это я убивал запозднившихся прохожих, выпивал, выкачивал из них кровь, а потом выдергивал им зубы, отрезал голову и набивал глазницы чесноком. Все это делал один я!
Невозможно. Я вертелся неподалеку от центрального полицейского управления, пытаясь понять, в каких его подвалах сейчас охраняется тело. Возможно, что его уже захоронили – ведь я понятия не имел, как долго длится экспертиза и когда дело об убийстве может считаться закрытым. Так ни к чему и не приходя, я раз за разом возвращался домой. Я по-прежнему бодрствовал по ночам и несколько раз порывался разом поставить все точки над «i» – выйти на улицу и продолжить собственное кровопийство. Более удачного времени, чем то, когда полиция занята распутыванием остатков только что раскрытого дела, вряд ли можно было бы себе представить. И тогда меня охватывал новый страх – что я не сумею, не справлюсь. Вера в собственные способности была наполовину подорвана теперешними моими сомнениями. Я решил продолжать выжидать – вдруг обнаружатся еще какие-нибудь подробности расследования – и заодно составить план по охоте на зиму. Пока я убивал и содрогался от страха, деревья лишились почти всей своей листвы, небеса обволокли густые тучи, а облеплявшая мостовые грязь стала подмерзать по утрам. Из нее высовывались почерневшие хрупкие листочки. Подступали холода.
Я вернулся к работе, но не лишился расстаться с привычкой ночного бодрствования, отчего у меня под глазами теперь все время были круги. Люди, с которыми мне приходилось встречаться, с подозрением ощупывали меня взглядом; я же, находясь в каком-то мечтательном полусне, изучал их, прикидывая про себя: смог бы я, смог бы прямо сейчас вонзиться клыками в эти толстые и тонкие шеи, открывая напоследок их слабеющему рассудку всю ничтожность субстанции, заполняющей изнутри их тела? Я был силен, а они слабы. Я ощущал себя выше их, выше потому, что знал о них кое-что – то, чего сами они предположить не могли даже в самых дурных кошмарах.
Когда электронное табло, показывающее температуру воздуха на часах против церкви, установилось на отметке в три градуса выше нуля, случилось небольшое событие, как обычно не оставленное без внимания большинством городских средств массовой информации. Над могилой убийцы-«вампира» надругались местные подростки.
Местные хулиганы, являвшие собой, очевидно, свежеиспеченную поросль сатанистов, изуродовали надгробный памятник, исписав его крестами и разными непристойностями, а потом попытались выкопать гроб. Завершить начатое им не удалось, однако всего того, что они успели натворить, хватило, чтобы лично получить предъявленное органами правопорядка обвинение буквально на той же неделе. В этой истории наиболее полезной для меня деталью, которую удалось почерпнуть из статей, оказалось четкое указание кладбища, где находилась могила. Теперь я знал, что тело не кануло в неизвестность и не было сожжено в каком-нибудь безымянном крематории. И это знание принялось отчаянно подталкивать меня к очередному безумному шагу. Я вдруг понял, что не смогу успокоиться, пока не увижу того самого человека или то, что от него осталось.
Как ни странно, осуществить это оказалось легче, чем я думал – и морально (когда я решился на столь сумасшедший, с обыденной точки зрения, поступок, то почувствовал необычайный прилив сил, который придал мне чувства уверенности, чувства прежнего себя), и технически. Спустя недели две после осквернения могилы, интерес к ней горожан поутих и я, выбрав ночь потемнее и побезлюднее, вновь вышел на улицы города.
Я испытывал навязчивый приступ дежавю. В моем паломничестве к гробнице вампира было что-то от прежних прогулок – те же тускло мерцающие фонари, окутанные дымкой, нелепо дергающиеся человеческие тела в подворотнях, тишина. Чувство невероятной близости и сопричастности всему. Мне хотелось дышать полной грудью, упиваясь этим проблеванным городским воздухом, в котором – как и тогда – проявлялись вдруг запахи дикой, настоящей ночи, приносимые ноябрьскими ветрами из-за города, с замерзших полей и стремительно редевшего леса на севере. И тогда я понял, что по-настоящему родился именно здесь, на этих самых улицах и в этот глухой полуночный час, что до того я был лишен подлинной, настоящей жизни, а жил такой же фальшивкой, как и мои жертвы. Ведь правда – я хотел открыть им глаза не только на их уродство, но и на красоту, которой они были лишены. То была красота одиночества, безраздельного ужаса тьмы и вечного покоя, – сам я постиг ее в совершенстве, однако оценить сумел, лишь пережив наше с ней расставание. Я осознал, что вновь покинуть этот мир ночи не сумею никогда – и впервые за долгое время улыбнулся.
Чувство непривычной легкости было не только душевным, но и физическим. В этот раз я не взял с собой инструментов, припрятав их днем у ограды кладбища. Там они оставались и сейчас, в сером, неприметном свертке, для пущей уверенности присыпанном последней осенней листвой. Там было все, за исключением собачьих клыков и миниатюрного насоса, – раз вампир был обнаружен без моего тому способствования, необходимость в них отпадала. К прочим инструментам добавилась лопата, купленная в скобяной лавке неподалеку. Лишь сейчас, полюбовавшись мгновение ярким отблеском ее лезвия, я подумал о том, что теми же лопатами могли пользоваться и работники местной погребальной конторы. Так было даже лучше. Если им требовалось закопать что-то... Или, наоборот, выкопать.
Сторожка располагалась с противоположной стороны кладбища, – может, потому, а может, благодаря необычайному душевному подъему, я не опасался, что меня могут услышать. Спрятав лопату обратно в брезентовый сверток с инструментами, я просунул его между прутьями ограды, а затем перелез через нее сам.
На кладбище было еще тише, чем за его граничными пределами – вот уж поистине царское место для погребения. Посветив фонариком перед собой на устланную цветным булыжником тропку (я все же сохранял последние остатки благоразумия и не стал светить лучом прямо), я огляделся. Место, где располагалась могила моего двойника, было определено заранее, оставалось вычислить лишь, в какую сторону идти. Итак, выбрав направление, я захватил под мышку инструменты и подсвечивая себе дорогу, двинулся в путь.
Мимо проплывали спрятанные за одинаковыми железными заборчиками надгробные памятники – по большей части обычные камни с привинченной к ним поименованной, но остающейся безликой фотографией, хотя изредка попадались и скульптуры. Среди потерявших листву ветвей вдруг могла мелькнуть белая человеческая фигура – и это оказывалась мать, прижимающая к груди родное дитя, или простирающий руки к приходящим людям ангел, или барельеф с чьим-то лицом, в свете фонарика превращающимся в странную уродливую маску. Раз среди могил вдруг мелькнул, отозвавшись в моем сердце мгновенным уколом страха, черный силуэт, в котором я, справившись с волнением, угадал железный памятник неизвестному мне солдату.
Лежал ли кто-нибудь под ними, я не знал.
Сперва мне показалось, что я заблудился, неправильно определив направление. Я прошел по тропке до самого конца, туда, где она вновь встречалась с оградой и поворачивала под прямым углом. Потом вернулся назад и прочесал несколько тропинок, отходивших от нее в самое сердце кладбища. Одной-единственной могилы, что меня интересовала, я так и не нашел, несмотря на то, что днем оставил на ней пометку. Может быть, сторож ее убрал? Надгробия сливались для меня в бессмысленные пятна, скульптуры потеряли выразительность и отодвинулись куда-то на задний план. Плечо ныло от стиснутой изнутри него лопаты.
Я вернулся на основную тропу и направился в другую сторону, уже механически провожая взглядом ненужные мне захоронения. Я миновал место, где перелез через ограду, прошел до противоположного конца кладбища, остановился и повернул обратно. По лбу градом катился пот, свет фонарика предательски метался по кустам. Во мне росло стремление покинуть этот мертвый некрополис, оставить в покое все спящие в нем души и никогда больше не возвращаться. Но я знал, что одна душа меня звала, и что завтра, то послезавтра я буду мучиться одной мыслью – была ли эта душа моей или принадлежала кому-то еще? Перед моими глазами вновь и вновь вставали моменты моих преступлений: вот я выпиваю кровь из горячего, еще судорожно трепещущего тела, временами воровато озираясь и вытирая губы салфеткой, а вот и мой преследователь – вечно и всегда в поднятом до самого горла черном плаще, сливающемся со мраком ночи, в руке чемодан с его орудиями пыток, на лице жестокая усмешка, полная ленивого презрения кота, играющего с мышью. Со временем, наверное, мой страх перед ним притупился бы в своей привычности, однако время это еще не пришло. И снова я бежал, не утолив и наполовину своей жажды, и вослед мне раздавалось чавканье, переходящее в хруст лезвия пилы по кости – о, этот маньяк, кажется, был еще безумнее, чем я...
А потом наваждение прошло и я увидел перед собой ту самую могилу – ограда чуть пониже остальных, надгробие железное и без фотографии. Только имя и даты рождения и смерти. И еще полустертые письмена предшествовавших мне вандалов.
На ограде висела пара прозрачных резиновых перчаток – вот идиот, мысленно обругал я себя, не мог оставить ничего получше! Мало того, что в темноте они выглядели неприметной тряпкой, их еще и сторож мог с собой унести. И все же, как и планировалось изначально, перчатки были завершающим шагом в моей операции. «Операция «Эксгумация» – я усмехнулся про себя тому, как неожиданно подобрались слова, стянул перчатки с ограды, помял их немного, чтобы разогреть, и натянул на руки. А затем с облегчением бросил на землю опостылевший сверток с лопатой и инструментами.
Мельком уцепившись взглядом за остатки намалеванного на надгробии черного креста, я присел на корточки и коснулся рукою мягкой земли. Здесь покоилась конечная цель моего пути.
Я подумал, что же буду делать потом. Сейчас я совершу над вампиром привычный ритуал, вернусь домой, а что потом? Вернуться к обыденной жизни? К этим унылым или, напротив, подобострастно ухмыляющимся лицам? К делам, бумагам, переговорам, ничего не стоящим в этот полуночный час? Нет.
Я схватил лопату, вонзил ее в землю и принялся копать. Копалось легко, земля была рыхлой, но в тот момент я не придал этому значения. И зря – ведь прошло уже несколько недель с того момента, как гроб был подвергнут повторному захоронению. Я просто копал и копал, стремясь как можно скорее догрызться до гроба, и не особенно даже обдумывая различие между теплыми телами только что умерших и разложившимся трупом покойника – а ведь вскоре мне предстояло презреть его, чтобы добросовестно выполнить свою работу. Время, однако, все решило за меня. Я опоздал.
Меня не поймали с поличным на месте преступления, хотя я был очень близок к этому и даже столкнулся лицом к лицу с ощерившейся клыками пастью – то была сторожевой ротвейлер, чуть не разорвавший мне горло, но набросился он на меня уже тогда, когда я в панике карабкался по забору, отделявшего кладбище от города, мир мертвых от мира живых. Страшное случилось гораздо раньше, в момент, когда я осознал, что лопата моя скребет уже не по второпях заброшенной в могилу земле, а по дереву, и не по дереву крышки гроба, а по его дну.
Я вдруг понял, что вместе с землей выбрасываю на землю куски дерева и обрывки внутренней обивки гроба. Выбравшись из разоренной могилы, я схватил фонарик, который бросил рядом, и посветил вниз. Страшная картина открылась мне: в центре ямы торчали обломки гроба, который словно разорвала на куски некая чудовищная сила. Тела же запечатанного в нем вампира не было.
Сейчас, уже будучи дома, в своей гостиной, я убеждаю себя в том, что кто-то опередил меня, выкопав тело ранее и унеся с собой. Существуют люди, до беспамятства влюбленные в сложившуюся за осень легенду о серийном кровопийце. Среди них есть опасные больные, которые готовы на все, лишь бы поставить его чучело в подвале своего загородного домика, или самолично расквитаться с трупом. Тут я вспоминаю методичность, с которой раскапывал пустую могилу – и у меня начинают дрожать руки. Я сам не верю в то, что сам себе говорю.
Собака не сумела достать меня, она осталась там, в некрополисе, хотя к ее лаю уже примешивались людские окрики, а в некоторых окнах домов загорался свет. Я бежал, что было сил, прочь от этого ужасного места, прочь от страхов, которые оно пробуждало, в качающейся зыбкой уличной мгле и мои шаги дробью раздавались по пустынной дороге. Меня мутило, я не разбирал того, куда ступаю и два раза чуть было не подскользнулся в грязной луже, потом упал и снова бежал, и город вертелся перед глазами, но вся эта круговерть была где-то далеко, там же, где и потерявшие рельефность скульптуры и надгробные памятники, а перед нею отчетливо стояло нутро все той же разворошенной могилы. И когда я сбил с ног какого-то вскрикнувшего хромого пьянчугу, то сам не смог сдержать вопля ужаса – мне показалось, что его испорченные гнилью зубы были остро заточены, а от самого него дохнуло сырой землей.
Когда я, еле сдерживая все еще рвущийся из нутра моего крик, взбежал по лестнице к себе домой, то, наверное, перебудил половину жильцов, хотя волновало меня это мало. Я попытался успокоить себя как мог, но вскоре понял, что мысли мои – это ширма, за которой я на деле автоматически перебираю в памяти все, что знаю о вампирах, и отбросил притворство. Да, я лишний раз убедился в том, что окончательно помутился рассудком – но кто в наше время может похвастаться собственной нормальностью, если все, чем мы занимаемся, все, что мы делаем в этой жизни – лишь ширма, притворство и глупая-глупая фальшь, заслоняющие от глаз наших хаос мироздания?! И хромающая в ночи высокая фигура – лишь малая его толика. Однако я не сдамся; одна моя часть жаждет зарыться, точно ребенок, в подушку, и бормотать выдуманные молитвы изгнания бесов из-под кровати, другая же хочет постичь пределы кошмара до конца. Тогда, если я выстою, то стану проповедовать его людям, но уже не так, как делал это ранее... Вот только бы выстоять. Теперь я вижу, что не знаю о вампирах на самом деле ровным счетом ничего, что моя искусная игра в Дракулу и Ван Хельсинга была притворством, все той же фальшью. Помогают ли от них кресты? Чеснок? Войдет ли вампир в дом, если его не приглашать?..
Я жду, когда раздастся звонок в дверь. А может, это будет стук, – не важно. Я жду гостей. С этого дня и вовеки веков.
.Операция «Эксгумация»
День и ночь я шел за ним, за его черной вихляющейся тенью — от фонаря к фонарю, от дома к дому. Я подбирал его жертв и возвращал им их естество, и продолжал следить за ним дальше, выжидая время для решающего удара. А он не подозревал, насколько близко к нему подобрались; я фактически дышал ему в затылок, я сросся с ним, я изучил его повадки, как свои собственные. Свой путь он начинал от центральной городской аптеки — круглого одноэтажного здания, в блестящих боках которого отражалось сперва клонившееся к западу солнце, а после — сияние вытянувшихся в небо уличных фонарей. Их света он уже не опасался.
От аптеки он шагал к ближайшему проспекту, пережидал гудение сновавших машин, и затем по какой-то одному ему известной логике выбирал, куда следует идти. После чего уже не останавливался, и я, смело выныривавший из-за закрытого газетного киоска, шел за ним по пятам. В начале осени город захлестнула волна массовых убийств, и, пожалуй, один только я мог с уверенностью описать все их жестокие подробности с самого начала.
Полиция не спешила посвящать прессу в детали. Лишь после четвертой жертвы ей пришлось заговорить — причем сразу как о серийном убийце, ибо у безумца, совершавшего все те злодеяния, оказался характерный, узнаваемый почерк. Он не жаловал ни женщин, ни мужчин, но предпочитал, впрочем, выбирать тех из них, что с виду казались менее способными к сопротивлению. Первыми двумя жертвами оказались женщина и старик. Вид их тел до дрожи потрясал даже бывалых служителей порядка: неестественно бледная кожа, лицо, застывшее в маске страха и боли, и – самое жуткое – изуродованный до невозможности рот и рваная рана на шее. Позже проведенная экспертиза (одновременно для обоих жертв) показала также, что неизвестный убийца, перед тем как расширить раны на шеях, первоначально совершал на них небольшие проколы.
После этого в игру включился я. Следующие жертвы находили с теми же отметинами – вывихнутые из челюсти зубы, дыра на шее, начинавшаяся с пары проколов, – однако головы их были отделены от тела, а в глазницы на белых, повосковевших лицах были втиснуты головки чеснока. Был дан зеленый свет газетчикам, и вскоре уже весь город цитировал дешевые листки, открыто утверждавшие, что маньяк, терроризирующий жителей – не кто иной как вампир. Мне же места в них не находилось – нелепость существования новоиспеченного Ван Хельсинга не решались пока оспаривать даже самые низкие бульварные издания. Славы, впрочем, мне и не требовалось; я просто выполнял свою работу по зачистке улиц от новообращенных кровопийц, да так усердно, что в какой-то момент начал опасаться, что нарочно оттягиваю свое сражение с главным дракулой, поскольку в отсутствие его пришлось бы сложить свое оружие и мне.
В такие моменты я начинал всерьез опасаться за свой рассудок. Дело в том, что и Дракула, и Ван Хельсинг на самом деле были одним лицом. читать дальшеВозможно было даже обойтись и без второго, однако я не решился. Работа моя требовала каноничности – там, где должен быть вампир, необходимо присутствовать и охотнику, – а кроме того, как я уже сказал, иногда мне становилось страшно от чувства того, что я воспринимаю ее слишком всерьез. Надломленных и вырванных зубов (сначала – исключительно ради эффекта) было недостаточно. Полушутя я задавался вопросом: если я действую по правилам, оставляя на шеях трупов отпечатки самых настоящих клыков, а после откачивая кровь через яремную вену; если я искренне верю в то, что действую подобно моим собратьям из страшных сказок и слюнявых романтических историй, то не может ли получиться так, что и действия мои возымут соответствующий эффект? Поэтому после завершения обычных процедур, я брался за ножовку.
Моя работа начиналась сразу же на закате. Я старался выбирать такие места, в которых крутилось бы меньше людей; начиная свой путь от центральной аптеки, я шел к проспекту, населенному быстро несущимися горожанами – жалкими счастливчиками, обладавшими лишней парой колес, – и там подбирал в уме свой вечерне-ночной маршрут, следя за тем, чтобы он не выпадал на те места, где я бывал раньше. Прохожие могли принять меня за праздно шатающегося гуляку (разумеется, чтобы не быть для них столь навязчивым, я мог переждать дома не один вечер), одного среди многих – только в то время как люди стремились побыстрее оказаться у себя дома, в ресторане или ближайшем баре, я оставался безраздельным королем улицы.
О, где я только не побывал! За тем, чтобы переждать вечер, я проходил сотни подворотен, грязных и мерзких закоулков и тупиков, в которых копошились пьяницы и обессилевшие наркоманы. Однажды я надолго слился с покрытой сантиметровой грязью стеной, дабы вдоволь насладиться развернувшейся передо мной сценой ограбления случайного прохожего. Это было точно как в театре: мягкий свет, падающий откуда-то сверху и сбоку, высвечивал кромки силуэтов грабителей – четырех парней, разгонявших сияние над своими головами занесенными стальными клинками – и жертвы, которая валялась перед ними на коленях и не оставляла последних попыток оставить рампу. К сожалению, этот акт городской жизни завершился не так, как я ожидал – грабители ретировались с портфелем несчастного (и в этот момент я почувствовал, что крепко прижимаю к груди собственный багаж инструментов), оставив его целым и невредимым. В моих силах было довершить начатое... однако что-то меня удерживало; и кроме того, время еще не пришло. Я ожидал полуночи.
Точно так же я пережидал редкие перестрелки и вой полицейских сирен, потом равнодушно шагал сквозь стоявшую в воздухе вонь мимо очередных больных и прокаженных. Некоторые из них провожали меня своими заплывшими глазами, однако никто – странное дело – не решался заговорить со мной или пойти следом, несмотря на мой респектабельный в сравнении с ними внешний вид. Я же, в свою очередь, старался не иметь дела с ними. Мне требовалась более чистая кровь – кровь довольных собой барсучков и куриц из спальных районов тружеников и богатеев. Было исключение – но одно, лишь в первый раз. Тогда я выкачал кровь из какой-то полупьяной шлюхи, поссорившейся сначала со своим клиентом, а потом – с сутенершей.
На моих часах двенадцать (по воскресеньям я каждую неделю сверяю их с электронным табло, что горит напротив местной церкви) и я оглядываюсь в поисках добычи. Приближается зима и с нею заморозки, однако сейчас еще относительно тепло, так что я не стеснен в движениях лишней одеждой. Улицы к тому времени пустеют. Я прислушиваюсь – не зацокают ли где-нибудь вдалеке торопливые подошвы по плитам пешеходных дорожек? Как правило, я никогда не ухожу без добычи.
Уже дома, стянув с себя прорезиненный плащ, я разуваюсь и торопливо несу в ванную прозрачный пластиковый баллон, некогда содержавший бутилированную воду, а ныне используемый для транспортировки крови. Там я сливаю кровь в канализацию – мне нет нужды становиться вампиром окончательно, я лишь имитирую его действия до определенного предела. А а это время мой двойник, мое зловещее альтер-эго выполняет свою миссию по избавлению мира от присутствия моего потомства. В чем-то я уже облегчил ему работу, вырвав зубы из черепов. Мне не требуются конкуренты.
Таков был примерный распорядок наших действий. Мой преследователь подбирал уже коченеющие жертвы, отделял им головы (примерно в той же области шеи, где я душил их капроновой удавкой, подкрадываясь сзади – интересно, что по каким-то причинам полиция об этом ни словом не обмолвилась), лишал глаз и заполнял образовавшиеся впадины чесноком. Он действовал хладнокровно, точно как хирург, не знающий страха или усталости. Вместе мы совершали произведение искусства, немыслимое без кого-нибудь одного. И наши зрители – обезумевшие от ужаса и вожделения смерти горожане – никогда не оставались разочарованными.
Безусловно, мы оба (а стало быть, один я) задумывались, что нам следовало соблюдать осторожность. С обнаружением очередного тела вероятность нашей поимки могла только возрасти, поэтому мы старательно путали следы, моля богов лишь об одном – чтобы в городе не был введен всеобщий комендантский час. К этому, судя по всему, все и близилось, если бы не случилось непредвиденное, о чем я (мы) и намереваюсь рассказать.
Я, кажется, предвижу один вопрос, ответ на который рано или поздно должен быть озвучен. Чем раньше, тем лучше, и потому спрашивайте меня: почему? Что побудило меня вместо спокойного отдыха от дневных трудов (а я занимаю, смея надеяться, довольно ответственную должность), я устраиваю себе такой специфический ночной променад? Кто я такой, чтобы судить всех тех людей? Что они мне сделали? Можете не верить, но меня они никак не касаются. И я лишен каких бы то ни было психических травм, у меня нет дурной наследственности, я никогда не завидовал своим родителям и не испытывал подсознательных страхов или, напротив, неестественного влечения к кому-нибудь из них. Проблема не во мне – проблема в самих окружающих. Не испытывая стремления вдаваться в подробности, скажу лишь, что все те позорные, пожирающие самое себя отбросы, которых обычные люди сами того не замечая попирают ногами каждый день – все те воры, насильники, бандиты, проститутки, наркоманы, бомжи, – все они стоят на самом деле много выше моих жертв. Кровь этих уже отравлена. Понимайте это, как сочтете нужным.
Возвращаясь к моему рассказу, после того, как обнаружили уже девятую жертву, стало происходить нечто странное. Вначале я заподозрил, что всему виной была моя собственная неосторожность и решил затаиться на время. Газеты, этот рупор современного общества, сообщили, что полиция вышла на след преступника. Недели две было затишье (в течении этого времени я стал подумывать, не бросить ли насовсем занятие, неожиданно вдруг показавшееся таким опасным). Потом прошла информация о новой жертве – и тогда же в душе моей что-то перевернулось окончательно. Я знал: это был маньяк-имитатор, так как прекрасно помнил, что после заката ни на миг не покидал свой дом. Какому-нибудь ничтожному убийце подобное воровство идеи могло бы даже польстить; мало того – он мог бы воспользоваться этим обстоятельством для прикрытия и заметания следов. Но я ничего хорошего в этом не видел. Не только потому, что большинство лицедеев заслуживает уготованной им кары (приближаю которую, кстати, я же). В этом чудилось нечто зловещее, будто бы черная призрачная фигура, шагавшая в обволакивавшей ночные фонари загазованной туманной дымке, вдруг испытала попытку... отделиться от меня.
Я убеждал себя, что все это лишь нелепые страхи, вызванные собственной чрезмерной вовлеченностью в процесс убийства. Неужели, спрашивал я себя, неужели я настолько свыкся с обеими моими ролями, что перемешал актера в пьесе и героев, которых он играет? В этом меня пугало еще вот что: последнее найденное тело, по сообщениям прессы, выглядело так же, как и в самом начале моей работы. Чеснок отсутствовал, головы не были отсечены. Неизвестный воспроизводил детали моих преступлений, однако не полностью, а так, как если бы действовал только один из созданных мною фантомов.
Я почувствовал, как схожу с ума, поскольку совершенно точно знал, что никуда из дома – повторяю! – по вечерам не отлучался. Об этом говорили и мои инструменты: на насосе, которым я откачиваю кровь, не было ни пятнышка, и покоился он в чемодане, на том же самом месте, куда я клал его в последний раз две недели назад. В то же время невероятность происходившего не оставляла меня без сомнений. Я решил взять на работе – моей дневной работе – небольшой отпуск, и, подсмеиваясь над обуревавшими меня фантазиями, решил затаиться в ожидании следующего преступления. Теперь днем я старался, сколько можно, высыпаться, всю ночь свою посвящая бодрствованию. Это давало мне некую видимость контроля над ситуацией; я был более уверен, чем когда бы то ни было, что каждую следующую ночь проведу не где-нибудь, а дома за своими делами.
По ночам я читал, смотрел редкие телеканалы (в основном по ним демонстрировались ужасы и легкая эротика), ужинал и просиживал за задернутыми жалюзи у окна, наблюдая сквозь щели за спящей улицей.
Из квартиры город производил совершенно обратное впечатление, чем когда я бродил по нему снаружи. Он был мертв. Вся та низшая жизнь, что вяло копошится среди мусора в это время суток, никак не проявляла себя, – хотя я знал, что она по-прежнему там, сливается с тьмой и раздувает жабры в попытке уловить среди собственных гнилостных испарений побольше воздуха. Изредка царившую за окном тишину нарушали редкие шаги – и в такие минуты я думал, как могу идти вот там – в одной руке обернутые полиэтиленом и уложенные в чемоданчик инструменты, в другой – баллон с кровью. Я был не в состоянии извлекать из людей всю кровь – для этого приспособление мое было слишком несовершенным, – однако и того, что помещалось в баллоне, хватало, дабы изумить первооткрывателей городского дна необычной белизной их находок. Когда шаги удалялись во тьму, я пытался восстановить для себя их обладателя по подсмотренному в ночи силуэту. Тогда же я вспоминал о своем нахальном двойнике, который шатался где-то сейчас снаружи, выслеживая новую жертву, которая вполне могла оказаться тем самым человеком, что только что проходил по тускло освещенной улице... либо то мог быть сам убийца. Осознание этого отдавалось во мне мучительной дрожью, и всякий раз на следующий день я просматривал новости местных телеканалов в надежде услышать, что убийца, терроризировавший город, нанес свой очередной удар. То была странная надежда, и перемежалась она непонятным самому мне опасением.
***
К своему собственному удивлению, я довольно легко перешел на ночной распорядок существования всего за неделю. Ложился я в пять утра, когда улицы вновь наполнялись набирающим силу дневным светом, машинами, жизнью. Отбросы шевелились в помойных ямах, стряхивали с себя человеческие остатки и выходили на дорогу наравне с первыми полусонными еще людьми, спешившими на работу. Эта картина совместного единения казалась идиллией, ради которой я готов был признать возможность совместного существования и тех, и других, и однако же я понимал, что очень скоро краски ее поблекнут и размоются, зарывался поглубже в постель, чтобы не видеть света, и засыпал. Просыпался я только после обеда. Постепенно новый режим начал мне нравиться и я уже заранее сожалел о том, что вскоре мне придется распрощаться с ним, с теми неописуемыми чувствами одиночества, которое дарили ночные бдения у окна, и скрытого превосходства над остальными, что я переживал, смотря в черные дыры окон, и нервно-напряженно ожидая появления на дороге моего имитатора. Однако все закончилось раньше, чем я предполагал. Полиция добралась до вампира раньше.
Он был не бессмертен и умер в ходе задержания. Ни одна газета, ни один радио- и телеканал не упустили отметить, что он перегрыз на обоих руках запястья. Не могу не отметить его дотошности к деталям – в то время как я руководствовался во время убийств парой собачьих челюстей, этот человек – если его можно было назвать человеком вопреки подспудным намекам, сочившимся сквозь строчки прессы, – этот человек заточил до остроты бритвы собственные клыки. В ходе расследования была полностью установлена его личность, – то был шизофреник, пациент местной психической лечебницы, сбежавший оттуда в начале осени – как раз за несколько дней до того, как начались первые убийства. В лечебнице он вел себя довольно смирно: самые жестокие его поползновения ограничивались охотой на местных пауков; и однако же давнее прошлое его было не менее ужасным, чем совершенные им злодеяния в настоящем – некоторые газеты намекали на кровавое убийство им кого-то из членов своей семьи и лишь одна заикнулась о том, как жестоко он надругался над трупом своей жертвы. Похоже, на сей раз даже репортеры решили, что у насилия, коим так обожают захлебываться читатели, должен быть свой предел.
Злополучная развязка, которой завершилась серия убийств, повергла меня в состояние полнейшего смятения. Я в очередной перерыл все свои инструменты – клыки, насос, кусачки, пилу, ножи и ложечку, которой я выскабливал глазницы, и проверил последнюю пару перчаток (я расходовал их экономно, стараясь пускать по одной паре на три-четыре убийства). Я проверил сток в ванной. Все было вычищено, но не просто лишено каких-либо признаков крови – все вещи мои создавали впечатление, что их никогда не использовали по назначению. Даже слив ничем не выдавал того, что когда-то пропускал через свое кольцо литры густеющей крови.
Будучи уже абсолютно и всецело уверен в собственном безумии, я все еще продолжал делать попытки мыслить логически. Даже если полиция не совершила ошибки и нашла настоящего виновника преступлений, это никак не объясняло, почему преступник вдруг принялся лишать голов своих жертв, а потом также неожиданно прекратил это. Кроме того, при нем не оказалось приспособления, с помощью которого он совершал свои попытки лишить жертв их зубов; пальцы же его наверняка были слишком хрупкими для совершения подобных манипуляций. Конечно, я не исключал того, что приспособление могло оставаться у него где-нибудь в тайнике. Но вот во всем, что касалось принципа, ко которому он решал, отделять людям головы или нет – то я терялся в догадках. Мне не хватало улик. Я предположил страшное: что мы с ним действовали заодно, – сначала он, потом я, – однако в силу неких провалов в памяти я приписал все действия одному себе. Однако я всецело помнил подробности того, как совершалось каждое преступление; помнил и то, как волок домой тяжелую емкость, заполненную кровью, и промывал под краном весь свой инструментарий. Я не верил, что был в состоянии все это вообразить себе. Я был один. И это я убивал запозднившихся прохожих, выпивал, выкачивал из них кровь, а потом выдергивал им зубы, отрезал голову и набивал глазницы чесноком. Все это делал один я!
Невозможно. Я вертелся неподалеку от центрального полицейского управления, пытаясь понять, в каких его подвалах сейчас охраняется тело. Возможно, что его уже захоронили – ведь я понятия не имел, как долго длится экспертиза и когда дело об убийстве может считаться закрытым. Так ни к чему и не приходя, я раз за разом возвращался домой. Я по-прежнему бодрствовал по ночам и несколько раз порывался разом поставить все точки над «i» – выйти на улицу и продолжить собственное кровопийство. Более удачного времени, чем то, когда полиция занята распутыванием остатков только что раскрытого дела, вряд ли можно было бы себе представить. И тогда меня охватывал новый страх – что я не сумею, не справлюсь. Вера в собственные способности была наполовину подорвана теперешними моими сомнениями. Я решил продолжать выжидать – вдруг обнаружатся еще какие-нибудь подробности расследования – и заодно составить план по охоте на зиму. Пока я убивал и содрогался от страха, деревья лишились почти всей своей листвы, небеса обволокли густые тучи, а облеплявшая мостовые грязь стала подмерзать по утрам. Из нее высовывались почерневшие хрупкие листочки. Подступали холода.
Я вернулся к работе, но не лишился расстаться с привычкой ночного бодрствования, отчего у меня под глазами теперь все время были круги. Люди, с которыми мне приходилось встречаться, с подозрением ощупывали меня взглядом; я же, находясь в каком-то мечтательном полусне, изучал их, прикидывая про себя: смог бы я, смог бы прямо сейчас вонзиться клыками в эти толстые и тонкие шеи, открывая напоследок их слабеющему рассудку всю ничтожность субстанции, заполняющей изнутри их тела? Я был силен, а они слабы. Я ощущал себя выше их, выше потому, что знал о них кое-что – то, чего сами они предположить не могли даже в самых дурных кошмарах.
***
Когда электронное табло, показывающее температуру воздуха на часах против церкви, установилось на отметке в три градуса выше нуля, случилось небольшое событие, как обычно не оставленное без внимания большинством городских средств массовой информации. Над могилой убийцы-«вампира» надругались местные подростки.
Местные хулиганы, являвшие собой, очевидно, свежеиспеченную поросль сатанистов, изуродовали надгробный памятник, исписав его крестами и разными непристойностями, а потом попытались выкопать гроб. Завершить начатое им не удалось, однако всего того, что они успели натворить, хватило, чтобы лично получить предъявленное органами правопорядка обвинение буквально на той же неделе. В этой истории наиболее полезной для меня деталью, которую удалось почерпнуть из статей, оказалось четкое указание кладбища, где находилась могила. Теперь я знал, что тело не кануло в неизвестность и не было сожжено в каком-нибудь безымянном крематории. И это знание принялось отчаянно подталкивать меня к очередному безумному шагу. Я вдруг понял, что не смогу успокоиться, пока не увижу того самого человека или то, что от него осталось.
Как ни странно, осуществить это оказалось легче, чем я думал – и морально (когда я решился на столь сумасшедший, с обыденной точки зрения, поступок, то почувствовал необычайный прилив сил, который придал мне чувства уверенности, чувства прежнего себя), и технически. Спустя недели две после осквернения могилы, интерес к ней горожан поутих и я, выбрав ночь потемнее и побезлюднее, вновь вышел на улицы города.
Я испытывал навязчивый приступ дежавю. В моем паломничестве к гробнице вампира было что-то от прежних прогулок – те же тускло мерцающие фонари, окутанные дымкой, нелепо дергающиеся человеческие тела в подворотнях, тишина. Чувство невероятной близости и сопричастности всему. Мне хотелось дышать полной грудью, упиваясь этим проблеванным городским воздухом, в котором – как и тогда – проявлялись вдруг запахи дикой, настоящей ночи, приносимые ноябрьскими ветрами из-за города, с замерзших полей и стремительно редевшего леса на севере. И тогда я понял, что по-настоящему родился именно здесь, на этих самых улицах и в этот глухой полуночный час, что до того я был лишен подлинной, настоящей жизни, а жил такой же фальшивкой, как и мои жертвы. Ведь правда – я хотел открыть им глаза не только на их уродство, но и на красоту, которой они были лишены. То была красота одиночества, безраздельного ужаса тьмы и вечного покоя, – сам я постиг ее в совершенстве, однако оценить сумел, лишь пережив наше с ней расставание. Я осознал, что вновь покинуть этот мир ночи не сумею никогда – и впервые за долгое время улыбнулся.
Чувство непривычной легкости было не только душевным, но и физическим. В этот раз я не взял с собой инструментов, припрятав их днем у ограды кладбища. Там они оставались и сейчас, в сером, неприметном свертке, для пущей уверенности присыпанном последней осенней листвой. Там было все, за исключением собачьих клыков и миниатюрного насоса, – раз вампир был обнаружен без моего тому способствования, необходимость в них отпадала. К прочим инструментам добавилась лопата, купленная в скобяной лавке неподалеку. Лишь сейчас, полюбовавшись мгновение ярким отблеском ее лезвия, я подумал о том, что теми же лопатами могли пользоваться и работники местной погребальной конторы. Так было даже лучше. Если им требовалось закопать что-то... Или, наоборот, выкопать.
Сторожка располагалась с противоположной стороны кладбища, – может, потому, а может, благодаря необычайному душевному подъему, я не опасался, что меня могут услышать. Спрятав лопату обратно в брезентовый сверток с инструментами, я просунул его между прутьями ограды, а затем перелез через нее сам.
На кладбище было еще тише, чем за его граничными пределами – вот уж поистине царское место для погребения. Посветив фонариком перед собой на устланную цветным булыжником тропку (я все же сохранял последние остатки благоразумия и не стал светить лучом прямо), я огляделся. Место, где располагалась могила моего двойника, было определено заранее, оставалось вычислить лишь, в какую сторону идти. Итак, выбрав направление, я захватил под мышку инструменты и подсвечивая себе дорогу, двинулся в путь.
Мимо проплывали спрятанные за одинаковыми железными заборчиками надгробные памятники – по большей части обычные камни с привинченной к ним поименованной, но остающейся безликой фотографией, хотя изредка попадались и скульптуры. Среди потерявших листву ветвей вдруг могла мелькнуть белая человеческая фигура – и это оказывалась мать, прижимающая к груди родное дитя, или простирающий руки к приходящим людям ангел, или барельеф с чьим-то лицом, в свете фонарика превращающимся в странную уродливую маску. Раз среди могил вдруг мелькнул, отозвавшись в моем сердце мгновенным уколом страха, черный силуэт, в котором я, справившись с волнением, угадал железный памятник неизвестному мне солдату.
Лежал ли кто-нибудь под ними, я не знал.
Сперва мне показалось, что я заблудился, неправильно определив направление. Я прошел по тропке до самого конца, туда, где она вновь встречалась с оградой и поворачивала под прямым углом. Потом вернулся назад и прочесал несколько тропинок, отходивших от нее в самое сердце кладбища. Одной-единственной могилы, что меня интересовала, я так и не нашел, несмотря на то, что днем оставил на ней пометку. Может быть, сторож ее убрал? Надгробия сливались для меня в бессмысленные пятна, скульптуры потеряли выразительность и отодвинулись куда-то на задний план. Плечо ныло от стиснутой изнутри него лопаты.
Я вернулся на основную тропу и направился в другую сторону, уже механически провожая взглядом ненужные мне захоронения. Я миновал место, где перелез через ограду, прошел до противоположного конца кладбища, остановился и повернул обратно. По лбу градом катился пот, свет фонарика предательски метался по кустам. Во мне росло стремление покинуть этот мертвый некрополис, оставить в покое все спящие в нем души и никогда больше не возвращаться. Но я знал, что одна душа меня звала, и что завтра, то послезавтра я буду мучиться одной мыслью – была ли эта душа моей или принадлежала кому-то еще? Перед моими глазами вновь и вновь вставали моменты моих преступлений: вот я выпиваю кровь из горячего, еще судорожно трепещущего тела, временами воровато озираясь и вытирая губы салфеткой, а вот и мой преследователь – вечно и всегда в поднятом до самого горла черном плаще, сливающемся со мраком ночи, в руке чемодан с его орудиями пыток, на лице жестокая усмешка, полная ленивого презрения кота, играющего с мышью. Со временем, наверное, мой страх перед ним притупился бы в своей привычности, однако время это еще не пришло. И снова я бежал, не утолив и наполовину своей жажды, и вослед мне раздавалось чавканье, переходящее в хруст лезвия пилы по кости – о, этот маньяк, кажется, был еще безумнее, чем я...
А потом наваждение прошло и я увидел перед собой ту самую могилу – ограда чуть пониже остальных, надгробие железное и без фотографии. Только имя и даты рождения и смерти. И еще полустертые письмена предшествовавших мне вандалов.
На ограде висела пара прозрачных резиновых перчаток – вот идиот, мысленно обругал я себя, не мог оставить ничего получше! Мало того, что в темноте они выглядели неприметной тряпкой, их еще и сторож мог с собой унести. И все же, как и планировалось изначально, перчатки были завершающим шагом в моей операции. «Операция «Эксгумация» – я усмехнулся про себя тому, как неожиданно подобрались слова, стянул перчатки с ограды, помял их немного, чтобы разогреть, и натянул на руки. А затем с облегчением бросил на землю опостылевший сверток с лопатой и инструментами.
Мельком уцепившись взглядом за остатки намалеванного на надгробии черного креста, я присел на корточки и коснулся рукою мягкой земли. Здесь покоилась конечная цель моего пути.
Я подумал, что же буду делать потом. Сейчас я совершу над вампиром привычный ритуал, вернусь домой, а что потом? Вернуться к обыденной жизни? К этим унылым или, напротив, подобострастно ухмыляющимся лицам? К делам, бумагам, переговорам, ничего не стоящим в этот полуночный час? Нет.
Я схватил лопату, вонзил ее в землю и принялся копать. Копалось легко, земля была рыхлой, но в тот момент я не придал этому значения. И зря – ведь прошло уже несколько недель с того момента, как гроб был подвергнут повторному захоронению. Я просто копал и копал, стремясь как можно скорее догрызться до гроба, и не особенно даже обдумывая различие между теплыми телами только что умерших и разложившимся трупом покойника – а ведь вскоре мне предстояло презреть его, чтобы добросовестно выполнить свою работу. Время, однако, все решило за меня. Я опоздал.
Меня не поймали с поличным на месте преступления, хотя я был очень близок к этому и даже столкнулся лицом к лицу с ощерившейся клыками пастью – то была сторожевой ротвейлер, чуть не разорвавший мне горло, но набросился он на меня уже тогда, когда я в панике карабкался по забору, отделявшего кладбище от города, мир мертвых от мира живых. Страшное случилось гораздо раньше, в момент, когда я осознал, что лопата моя скребет уже не по второпях заброшенной в могилу земле, а по дереву, и не по дереву крышки гроба, а по его дну.
Я вдруг понял, что вместе с землей выбрасываю на землю куски дерева и обрывки внутренней обивки гроба. Выбравшись из разоренной могилы, я схватил фонарик, который бросил рядом, и посветил вниз. Страшная картина открылась мне: в центре ямы торчали обломки гроба, который словно разорвала на куски некая чудовищная сила. Тела же запечатанного в нем вампира не было.
Сейчас, уже будучи дома, в своей гостиной, я убеждаю себя в том, что кто-то опередил меня, выкопав тело ранее и унеся с собой. Существуют люди, до беспамятства влюбленные в сложившуюся за осень легенду о серийном кровопийце. Среди них есть опасные больные, которые готовы на все, лишь бы поставить его чучело в подвале своего загородного домика, или самолично расквитаться с трупом. Тут я вспоминаю методичность, с которой раскапывал пустую могилу – и у меня начинают дрожать руки. Я сам не верю в то, что сам себе говорю.
Собака не сумела достать меня, она осталась там, в некрополисе, хотя к ее лаю уже примешивались людские окрики, а в некоторых окнах домов загорался свет. Я бежал, что было сил, прочь от этого ужасного места, прочь от страхов, которые оно пробуждало, в качающейся зыбкой уличной мгле и мои шаги дробью раздавались по пустынной дороге. Меня мутило, я не разбирал того, куда ступаю и два раза чуть было не подскользнулся в грязной луже, потом упал и снова бежал, и город вертелся перед глазами, но вся эта круговерть была где-то далеко, там же, где и потерявшие рельефность скульптуры и надгробные памятники, а перед нею отчетливо стояло нутро все той же разворошенной могилы. И когда я сбил с ног какого-то вскрикнувшего хромого пьянчугу, то сам не смог сдержать вопля ужаса – мне показалось, что его испорченные гнилью зубы были остро заточены, а от самого него дохнуло сырой землей.
Когда я, еле сдерживая все еще рвущийся из нутра моего крик, взбежал по лестнице к себе домой, то, наверное, перебудил половину жильцов, хотя волновало меня это мало. Я попытался успокоить себя как мог, но вскоре понял, что мысли мои – это ширма, за которой я на деле автоматически перебираю в памяти все, что знаю о вампирах, и отбросил притворство. Да, я лишний раз убедился в том, что окончательно помутился рассудком – но кто в наше время может похвастаться собственной нормальностью, если все, чем мы занимаемся, все, что мы делаем в этой жизни – лишь ширма, притворство и глупая-глупая фальшь, заслоняющие от глаз наших хаос мироздания?! И хромающая в ночи высокая фигура – лишь малая его толика. Однако я не сдамся; одна моя часть жаждет зарыться, точно ребенок, в подушку, и бормотать выдуманные молитвы изгнания бесов из-под кровати, другая же хочет постичь пределы кошмара до конца. Тогда, если я выстою, то стану проповедовать его людям, но уже не так, как делал это ранее... Вот только бы выстоять. Теперь я вижу, что не знаю о вампирах на самом деле ровным счетом ничего, что моя искусная игра в Дракулу и Ван Хельсинга была притворством, все той же фальшью. Помогают ли от них кресты? Чеснок? Войдет ли вампир в дом, если его не приглашать?..
Я жду, когда раздастся звонок в дверь. А может, это будет стук, – не важно. Я жду гостей. С этого дня и вовеки веков.
@темы: текст, вампиры и другие катастрофы, мои опусы
